Макс кивает.

— Он лучший пёс в мире.

Я сажусь чуть прямее.

— И ты знаешь, что всегда можешь поговорить с ним, — говорит дядя Реджи. — Со мной тоже можешь поговорить. О чём хочешь. Думаю, мы оба хорошо умеем слушать.

Макс ёрзает на полу, его руки под светом гирлянды кажутся синими.

— Ну, кое-что есть.

— Валяй.

— Тебе не обязательно отвечать.

— Я отвечу.

— Что будет… — начинает Макс и кривит губы, словно не зная, что ответить. — Что будет с твоей собакой, Роузи? Ты по ней скучаешь?

Дядя Реджи проводит рукой по голове; она выглядит мягче, на ней пробилась новая шерсть. Мне интересно: у него такие же кудри, как у Макса? Вырастут ли у Макса длинные волосы, которые он мог бы заплетать в косы?

— Я всё время о ней думаю. Каждый день. Она мой лучший друг — но у неё есть работа, и мы теперь работаем не вместе.

— Но ты сможешь снова с ней встретиться, правильно?

— Я постараюсь, — говорит дядя Реджи. — И иногда это всё, что нам остаётся.

Макс смотрит на свои колени.

— Думаешь, она была бы хорошим танцором?

— Роузи хороша во всём. Она просто суперумная. Может быть, даже слишком умная. На базе мы называли её «Собака-Гудини», потому что она могла выбраться из чего угодно. Из ошейников. Из шлеек. Из будок. Однажды я даже запер её в своей комнате, так она повернула зубами ручку двери. А ещё она обожает арахисовое масло.

Макс улыбается.

— И Космо тоже.

— Наверное, его все собаки любят.

В доме слышится шум: из крана течёт вода, ветка стучит в окно.

— Тебе мама когда-нибудь рассказывала, — говорит дядя Реджи, — что в армии собака сама выбирает себе кинолога? Мы, люди, встаём строем, и собаки к нам принюхиваются, решают, кому кто достанется. И они даже выше нас по званию.

Макс широко открывает глаза.

— Ничего себе…

— Ага, если они не подчиняются командам, у них из-за этого не бывает проблем. Роузи обычно хорошо слушается, но было несколько раз… эх! — Он смеётся. Смех застревает у него в горле. — Эх, люблю я эту собаку.

Я то дремлю, то снова просыпаюсь, пока они сидят в тишине. Потом, когда мы идём в спальню, я думаю, как Роузи переживает разлуку. Между ними тысячи миль. Я лежу и слушаю дыхание Макса, смотрю, как поднимается его грудь, и думаю, как киношники найдут для него самые лучшие ракурсы, — но у него и так все ракурсы лучшие.

С утра нас будят приятные запахи с кухни. Булочки с корицей! Яйца! Молоко! Макс протирает глаза, потом скидывает одеяло и треплет меня по макушке.

— Думаю, тебе понравится, что я тебе купил, — говорит он.

Я отвечаю: «Надеюсь, это туалетная бумага. Или хотя бы кот».

За дверью меня приветствует Эммалина, размахивая чем-то. Я вдруг понимаю, что это: оленьи рога. Она тут же водружает их мне на голову, закрепляя за ушами. Какой стыд. Это ещё хуже, чем костюм черепахи. Может быть, это расплата за то, что я вчера съел морковку?

— Это так мило, — улыбается Мама.

— Ему не нравится, — говорит Макс, озвучивая моё мнение.

Дядя Реджи просто смеётся, а Папа снимает с каминной полки носки. Эммалина разворачивает новый супергеройский плащ, а Макс достаёт из коробки набор лунных горных пород. Он держит их, затаив дыхание. Жаль, что не я ему их подарил.

— Подождите, — вдруг говорит Макс. — Я хочу, чтобы Космо открыл свой подарок.

— Нет, лучше ты открой, — отвечает Мама, снимая ленты. — После вчерашнего я не хочу, чтобы он тащил что-то в рот.

Макс разрывает бумагу и открывает подарок.

— Нравится? — спрашивает он, размахивая перед моим носом мягкой игрушкой-свиньёй. Она хрюкает.

— Назовём его Мистер Хрюк, — объявляет Эммалина. — Космо и Мистер Хрюк.

Мне такое имя не то что не нравится, но какое-то оно слишком очевидное. Всё равно что назвать папу «Мистер Человек». Я осторожно хватаю игрушку ртом, чтобы прочувствовать её плюшевость. Предыдущие плюшевые игрушки, появлявшиеся в моей жизни, разочаровывали меня: я так стараюсь, пропитывая их своим запахом, а потом они — так же внезапно, как появились в моей жизни, — оказываются в стиральной машине. В стиральной машине! Надеюсь, Мистера Хрюка ждёт другая судьба.

Бумагу выкидывают, потом я сбиваю лапой с головы рога, и моя семья заворачивается в шарфы. Мы выходим на прогулку, на траве тает иней. Эммалина прыгает через трещины на тротуаре. Я пытаюсь последовать за ней, скачу и прыгаю изо всех сил. Пусть у меня много чего болит, но это моё тринадцатое Рождество — и я хочу насладиться им сполна.

Когда в полдень приезжают Бабушка и Дедушка, я удивляюсь. Разве они приезжали раньше на Рождество? Но я отношусь к этому спокойно. Если Макс и Эммалина рады их видеть, значит, я тоже должен быть рад.

— Я привезла фунтовый кекс из самого дома! — тут же объявляет Бабушка, хотя я не совсем понимаю, кому из людей захочется есть кекс из фунтов.

Судя по тому, что я видел по телевизору, фунты — это такие бумажные деньги. Она по-прежнему одета в огромный свитер, так похожий на бордер-колли. Мех на нём шевелится. Следом за бабушкой входит Дедушка с букетом цветов, которые, по словам Папы, пахнут фантастически, хотя мне сразу же понятно, что на них не писало ни одно животное. Я принюхиваюсь и принюхиваюсь. Они могли пахнуть намного, намного лучше.

Дедушка распаковывает чемоданы, помогает Папе надуть матрас, а потом выходит на задний двор, где я сижу с любимым теннисным мячиком — растрёпанным, со следами укусов. Он вдруг наклоняется, хватает мячик и машет им перед моим лицом.

— Хочешь мячик? Хватай!

Я смотрю, как его рука рассекает холодный воздух, но так и не выпускает мяча. Я склоняю голову и понимаю: «Уловка! Это уловка!»

— Принеси, — всё повторяет он, пытаясь спрятать игрушку за спиной. — Принеси!

Меня не так легко обмануть.

В конце концов он всё-таки бросает мяч — куда-то к беличьим кустам, — и я с недовольным видом приношу его обратно и бросаю к ногам. А потом мне в голову приходит мысль. Я его тоже обману. Как только Дедушка нагибается, чтобы взять мячик, я хватаю его первым! А потом удаляюсь, горделиво виляя хвостом и держа мяч в зубах.

Я всё жду, когда же всё покатится под откос, когда Бабушка и Дедушка испортят всем настроение. Но вечером, когда мы собираемся вокруг стола (ну, я лично — под столом), я начинаю верить, что сегодня всё будет хорошо. Мы смеёмся. Дядя Реджи поёт традиционную рожественскую песню «Весёлый старый святой Николай». Мы съедаем столько ветчины, что у нас округляются животы. А прямо перед сном Макс скармливает мне овсяное печенье. Оно настолько потрясающе вкусное, что я заливаю слюной его штанину.