– На самом деле я собираюсь на какой-то период деактивировать все свои аккаунты в соцсетях, – отвечает Хонор. – Я читала, что соцсети могут быть вредны для психического здоровья, как курение травы. Это буквально перестраивает вашу нервную систему и делает вас зависимыми от следующей порции дофамина; это как крэк. Или как сахар. Я реально хочу очистить голову за это время.

Я понимаю, что она права, но «Инстаграм» – моя радионяня.

– Давай, – соглашается Сэм. – Я хотел просто проверить «Твиттер» прошлым вечером. А когда опомнился, то обнаружил, что потерял целый час.

– Я собираюсь вообще не включать телефон раньше четырех часов вечера.

Это заходит слишком далеко.

– Но что, если мне нужно будет узнать, все ли у тебя в порядке? – Мысль о том, что она останется в Лондоне без связи, обжигает меня изнутри. – А если я тебе понадоблюсь?

Хонор смотрит на меня как на идиотку.

– Тогда я включу телефон и позвоню тебе.

Но мы все знаем, что когда ей плохо – она не звонит.

– Мы можем оплатить стационарную линию, верно, Сэм? На случай, если нам потребуется связаться с тобой.

– Мама. – По глазам Хонор можно подумать, будто у нее никогда не было тех ужасных дней в жизни. – Вся суть – в недоступности. Не отвечать никому вообще. Просто быть наедине с собой. Я думала, что ты, наоборот, порадуешься за меня. Я честно считаю, что в скором времени мы начнем рассматривать использование Интернета так же, как теперь относимся к курению сигарет в прошлом, – будем оглядываться назад и думать: «Как же они не понимали, что делают с собой».

Сэм стреляет в меня поверх своего айпада предупреждающим взглядом, в котором сконцентрированы все наши прежние споры. «Хватит ее душить. Уважай ее желания». Я знаю, что он прав, однако не могу прекратить этот разговор. Не в последнюю очередь потому, что любой крупный сдвиг в поведении Хонор может оказаться сигнальным флажком.

– Но по стационарному звонили бы только мы. Не давай больше никому свой номер, и другие люди позвонить не смогут.

– Мам! Ты входишь в число «других людей», разве ты не понимаешь?

Она не хочет моих звонков. Я не нужна ей.

Я прячу свое горе в юморе:

– Ладно. Это была просто идея. Я сдаюсь. – Я поднимаю руки вверх и пячусь назад через кухню в знак шутливой капитуляции. Это меняет настроение и заставляет Хонор улыбнуться:

– В любом случае, раз уж я напилась перед тем, как пойти превращаться в тыкву, хочешь взглянуть, что я нашла? – Она похлопывает по дивану рядом с собой, и я так благодарна за это приглашение обратно в ее личное пространство, что чуть не падаю из-за спешки. – Возможно, ты сумеешь мне кое-что объяснить; я хочу знать твое мнение об этом. На самом деле не так-то просто найти фотографии этого места в прошлые годы, – продолжает Хонор. – Приходится долго шарить по страницам сайтов недвижимости и натыкаться на слащавые фотографии интерьеров, прежде чем сможешь добраться до чего-то стоящего, но я отыскала немного золота в куче дерьма. Раньше здесь творилась настоящая дичь. – Она наклоняет экран в мою сторону. Сэм беззвучно шевелит губами: «Ты в порядке?», и у меня уходит несколько секунд на то, чтобы вспомнить о своей вымышленной фобии. «Нормально», так же беззвучно отвечаю я. На меня смотрит викторианский дагерротип в омерзительной сепии. Я понимаю только, что это женщина в платье с оборками. Черты лица грубые, волосы острижены.

– У нее была эпилепсия, и за это ее отправили сюда. Можешь себе представить?

– Нет, – отвечаю я слабым голосом.

– Долбаный ад. Вот список причин, по которым женщины попадали сюда в первый год открытия. – Скан пожелтевшей страницы на ее экране с виду ничем не отличается от тех же тетрадей, которые здесь с успехом использовали и в двадцатом веке. – Смерть сыновей на войне. Действия для предотвращения зачатия. Жевание табака. Религиозная мания. Покраснение – что бы это ни было. Домашнее насилие, алкоголь, меланхолия. И это только то, что я могу разобрать! «Констатирован врожденный дефект, боль от удовольствия с мужем» – ты можешь поверить во все это дерьмо?

– О, – говорит Сэм, кликая по своему планшету. – Тебе такое понравится, Хонор. Какие-то художники залезли в эту больницу, когда она еще стояла без присмотра, и сделали кучу фотографий. Смотрите. – Он подается вперед, и мы трое воссоздаем картину «дружная семья перед сном», как в те времена, когда читали Хонор на ночь книжки о приключениях Кролика Питера. Правда, теперь вместо бумажных страниц Сэм перелистывает бесконечный ряд фотографий на экране.

– Круто, – комментирует Хонор, глядя на слайд-шоу из рухнувших обломков, цветных фресок и расчлененных манекенов, мелькающих перед ней. Дальше идет фотография заброшенной аптеки. Все полки выметены подчистую – ничего не оставили Клею, чтобы украсть и продать. – Эти кадры невероятны и без фильтров, – говорит Хонор. – В то время нужно было по-настоящему понимать, что делаешь, чтобы получились такие снимки. Они не подписаны. Интересно, кто это снимал?

Изображения сменяют друг друга: вот дверной проем, где я впервые увидела Мишель через решетку в двери. На фотографии дверь не заперта и широко распахнута. Хонор пролистывает картинку влево, и на следующей я вижу палату, в которой потеряла девственность. И может, даже ту же кровать. Я не могу больше смотреть.

– Кто-нибудь еще хочет вина или джина с тоником? Я представляла все это не таким мрачным.

– Спасибо, все хорошо, мам.

– Мне достаточно, дорогая.

Я поворачиваюсь к ним спиной, пока занимаюсь стаканом и льдом. На три пальца джина, и неуклюжий всплеск тоника.

– Господи! – произносит сзади Хонор и замолкает. А затем: – О, ее бедный сын!

Дочь задерживается на этой картинке, чтобы я успела увидеть, но мне нет в этом нужды. Везде и всегда используется одно и то же изображение Джулии Соломон – те прекрасные темные глаза, глядящие сквозь десятилетия, тонкая рука обнимает прижавшегося малыша.

– Ты знала об этом, мама?

Я отпиваю половину стакана, прежде чем ответить:

– Да, конечно. В то время я была подростком. Об этом событии говорили в национальных новостях, а здесь в округе оно стало целой историей на долгие годы. Это по-настоящему печально.

– Печально? Это отвратительно! Как вообще допустили, чтобы такое произошло? – Ее глаза бегают по странице. Бог знает, какой блог она сейчас читает, какие архивные статьи из таблоидов или комментарии под ними, но невозможно долго бродить по этим ссылкам и не наткнуться на фотографию Хелен или ее имя. Подбородок дочки прижат к груди, лицо в негодовании сморщено. На секунду Хонор выглядит так, словно я только что все это сделала. Хотя, если она что-то и увидит, то не свяжет со мной. С чего бы ей?

Грязно-бурые листья кружатся на фоне белого неба и отскакивают от моего лобового стекла. Вдоль обочин голые кусты боярышника ощетинились шипами, поджидая любителей погулять в любую погоду. Осень возвращается в Саффолк. К тем из нас, кто живет здесь круглый год.