— Ладно, я согласная. Но ежели обманул — берегись, хуже будет!

— Ты слово дала. Обманешь — Девы Небесные накажут, никто на тебя вовек не глянет, поняла? А теперь слушай!

Самым сложным оказалось разобраться с гардеробом, потому что тратить свои деньги на кухаркины туалеты я не собиралась. А выбрать что-то из кричащего набора тряпок, которые Хава звала нарядами, было невозможно.

— Почему у тебя кофта красная?

— А я слышала, что мужчины на женщин в красном внимания обращают больше!

— Ладно, допустим. Но почему тогда юбка зелёная и в разводах? И грязная?

— Красиво же, разве нет?

— Юбку в стирку и погладить не забудь. Кофту постирай тоже. И будешь носить с ней это и это, — ткнула пальцем в пару юбок самых спокойных, коричневого и серо-голубого, цветов.

— Они же некрасивые! Совсем не яркие!

— Хава, вещи должны сочетаться. Мужчины могут не понимать, что им не нравится, но попугаев никто не любит.

— Да-а?!

Зачем я в это ввязалась? Хотя понятно, зачем. По ходу дела Хава проговорилась, что она сирота. Вот и стало жалко. Наверное, её в жизни никто ничему не учил, только шпыняли и смеялись. Но вычищенные мелом зубы и аккуратная причёска уже изменили картину к лучшему. Теперь одеть нормально, объяснить, как себя вести — например, что не надо на сабельников грудью вперёд кидаться, — и, может, всё у девушки наладится.

Или наоборот.

Подумала — и чуть не хлопнула себя по лбу: что я творю? Допустим, проведёт кто-то с Хавой ночь… а она возьмёт да забеременеет! Что тогда будет? Не останется ли это простодушное пугало, ищущее счастья, в придорожной канаве с младенцем на руках? Что, если отвратный вид и запах были защитой, данной богами? Как быть-то?

— Хава, если всё получится… ты понимаешь, что может появиться ребёнок?

— А то! Кто ж такого не знает! Только травки есть, чтоб не попасться.

М-да. Кажется, простодушная тут не Хава.

Но зато есть шанс, что сегодня я смогу наконец спокойно выспаться на сеновале, без опасений проснуться с отпечатком копыта на милом личике.

В итоге я так и не осмотрела Керемен. Только успела сбегать один раз на местный рынок за льняным семенем. Морковь и яйца я решила позаимствовать на местной кухне. На обратном пути собиралась заглянуть в трактир, снять на пару часов комнату и заказать ванну, но не вышло: в зале внизу выпивали сабельники.

Так что я была искренне рада, когда дядька Фернап сказал, что герцог дела закончил и завтра кортеж трогается дальше.

Обидно-то как — я ни к документам ближе подобраться не успела, ни города толком не видела.

Считать ли утешением то, что последние три дня Хава притаскивала мне полные миски горячего острого жаркого и, теребя за рукав, благодарила и просила рассказать ещё что-нибудь полезное из жизни леди? Так и тянуло поделиться житейской мудростью: «Дева, избегай медных тазов, и будет тебе счастье!»

* * *

В пути, а направлялись мы теперь в Кентар, где у герцога имелся большой городской особняк и где, как я полагала, меня уже поджидала тётя Анель, всё вернулось на круги своя.

На второй ночёвке я сумела удрать к реке и нормально вымыться. Радость-то какая! Нет, надо выбиваться из конюхов в помощники секретаря и стараться получить хоть конуру в подвале, хоть каморку на чердаке, только чтоб была отдельной и дверь запиралась. Иначе пять месяцев с хвостом мне не продержаться.

Кстати, я обдумала своё поведение и решила по возможности не лгать. Увиливать, говорить не всю правду, но так, чтобы обвинить меня во вранье было невозможно. Если кто-то не так ставит вопросы и неверно понимает ответы, я же не виновата? Однозначно не виновата, и уголовный кодекс в том со мной согласен!

На второй день кортеж задержался. Помехой стало стоящее на обочине ландо с сидящей в нём юной леди с белым кружевным солнечным зонтиком и в белых же митенках. Летнее платье с пышным воротом было розовым, сколотые на затылке волосы с одним падавшим на шею локоном — рыжевато-золотистыми. В одной руке зонтик, в другой — веер. Сидящая на козлах я завистливо вздохнула: когда б не тот злополучный таз, я тоже могла бы ехать по дороге в личной коляске и наслаждаться ветерком. И не болела б у меня голова от мыслей о том, что делать, и не чесались бы от жары и невозможности искупаться остальные части тела…

Стоящий на дороге кучер, сокрушённо цокая языком, оглядывал лошадь.

Невероятно — но их светлость не только остановился, но самолично вышел из кареты. Поглядел на леди, приблизился, заговорил. Я даже поразилась — каким, оказывается, галантным и предупредительным может быть Кабан! Кстати, а что произошло-то? Так, понятно, лопнула постромка, а на дороге такое не починишь, там запасные постромки не валяются. Ух ты! У герцога сегодня что, приступ человеколюбия? Велел дядьке Фернапу выдать постромку из наших запасов, а двум сабельникам спешиться и помочь. Или тут что-то другое? Иначе не приглашал бы девицу в карету, подвезти до ближайшего постоялого двора.

Леди задумалась и медленно сложила белый веер, выражая сомнение. Потом снова открыла на треть и, подняв, закрыла половину лица. Угу, ясно, подчёркивает нерешительность. Герцог, похоже, тоже понимал этот язык, потому что усмехнулся и галантно протянул руку:

— Не беспокойтесь, даю слово благородного человека, что со мной вы будете в безопасности. Негоже леди оставаться одной на дороге.

— Но я не одна, со мной кучер!

Голос показался чуть низким, но звучал мелодично и приятно.

— Я настаиваю.

— Хорошо, прислушаюсь к вашим словам, лорд.

Веер полностью раскрылся, голова чуть склонилась набок. Угу, выражает благодарность Кабану за заботу и участие.

Леди протянула руку, прикоснувшись пальчиками к длани герцога. М-да, надеюсь, она знает, что делает…

Алэр Сейсилъ Эл’Суани

Нет, я спячу с этим веером! Смотреть прямо в лицо врага, видеть улыбку подлеца и знать, что пока не можешь ничего поделать с этой гнусной рожей, — само по себе испытание не из лёгких. Но одновременно улыбаться в ответ, трепетать, как учила Вириль, ресницами и лихорадочно соображать, должен я раскрыть или закрыть эту чёртову финтифлюшку, чтоб меня верно поняли, — это настоящий кошмар!

Торчать на дороге пришлось больше двух часов. Достаточно, чтобы я оценил все прелести пышного платья, надетого поверх корсета, при такой жаре. Да ещё пришлось отваживать двух встречных доброхотов, рвущихся помочь леди в беде. Но манёвр удался.

Герцог не только не признал в юной Сейсиль — я решил использовать одно из собственных имён вместе с фамилией матери — обобранного им молодого человека, но принялся за мной ухаживать! Пригласил в карету, предложил вина, а когда я разумно отказался, лимонада и принялся развлекать историями из жизни столичной знати. Истории, замечу, были остроумны и чуть фривольны. Если б не присутствие в карете секретаря, господина Мерсьена, я бы, пожалуй, забеспокоился. А так просто держал веер приоткрытым на четверть, изображая скромность и неуверенность, и мило улыбался.