— Самым непосредственным… — не сразу и как-то лениво отозвался «строевой».

«Даже не обернулся на своих, — неохотно отметил Саша слаженное, будто отрепетированное, „явление пятёрки чёрных бушлатов“. — Шустрые какие, сто процентов разведчики»…

— На данный момент командую разведгруппой… — подтвердил его догадку «строевой», — …1-го отряда 1-го партизанского сектора…

— Майора Калугина, — закончил за него Саша.

— Допустим… — вальяжно откинулся на стуле Яков Осипович и заложил руки в карманы галифе. — Только ваша осведомлённость… коллега… — процедил он почти брезгливо. — Никак не развеет моих сомнений…

Лейтенант Войткевич принялся раскачиваться на жалобно скрипящих задних ножках стула, словно размышляя вслух в плетёном кресле-качалке где-нибудь на дачном припёке — лениво и не спеша:

— Можно ли вам доверять? Хотя бы в той степени, в которой вообще можно доверять важнейшим «органам» Родины-матери. Уж слишком, знаете ли… — поморщился Яков Осипович. — Слишком от них подванивает…

— Так тебе, может, нюхало починить? — громыхнул табуретом, грозно поднимаясь, Колька Царь, но не успел до конца распрямиться, как его тут же усадили с двух сторон тяжёлые ладони на плечах. — Чтобы не мешал дерьмо с ромашками… — сердито сбросил он с плеч руки морпехов, но, остановленный взглядом Новика, нарываться больше не стал. Только уставился в профиль «строевого» пристально и крайне недружелюбно.

Тот и ухом не повёл, продолжал, игнорируя жгучий взгляд преданного адъютанта старшего лейтенанта:

— …Слишком уж вы, чекисты, любите пользовать людей вслепую. У вас что ни слово — «легенда», что ни шаг — обманные манёвры. Вы ж что с чужими, что со своими, — всё втёмную. А я этого не люблю…

— Не любит он… — развёл Саша руками и, насмешливо щурясь, перегнулся через стол к «строевому». — А я, по-твоему, что должен? Каждому оборзевшему фраеру все карты скидывать?

— Где наблатыкался? — в свою очередь, подался навстречу ему «строевой» лейтенант со злобно суженными зрачками. — Когда на допросах немецких шпионов лепил из окруженцев?! — хлопнул он ладонью по вышитой скатерти.

— Хватит… — раздался вдруг высокий девичий голос, негромкий, но решительный. — Вы ещё померяйтесь, кто дальше писает…

Саша так и замер, упершись локтями в стол. Голос был пронзительно, до сердечной дрожи, знаком. Но…

— Надя?! — с учительской укоризной произнесла «графиня», водружая на подставку, закопченный медный чайник. — Un mauvais ton, Nadin, où cela convient?[5]Принеси хлеб и масло.

«Надя, Надин…» — развеялось мгновенное наваждение в помутневшем взгляде Саши Новика. — «Не она…», но сердце, подскочив от внезапной радости, всё ещё частило, когда он наконец обернулся…

Тонкая фигурка в длинной плиссированной юбке и белой приталенной блузке уже растаяла в голубоватой полутьме кухни. Саша успел только заметить антрацитовый отлив волос, коротко стриженных, но упрямо взлохмаченных. В груди защемило, даже дышать стало трудно.

«Как у неё… — усмехнулся несбыточной своей фантазии Новик. — Если, конечно, постричь под нэпманшу 20-х годов»…

— Моя дочь, — проследив его взгляд, не то чтобы строго, но скорее с тревогой, пояснила «баб Маша». — Надежда Казанцева.

— Ага… — рассеянно кивнул Саша, с трудом оторвав взгляд от дверного проёма, где исчезла девушка.

— Эй?… — пощёлкал пальцами лейтенант Войткевич, окликая Новика, словно спящего. — Сверни баян. Разыгрался. Значит, так. Кто ты такой, я не знаю…

— Зато я знаю! — снова раздался тот же высокий голос, что одёрнул препиравшихся офицеров минуту назад. Девушка за спиной Новика снова объявилась на пороге кухни, с прижатыми к груди «кирпичом» ржаного хлеба и начатой пачкой немецкого «Schnitten Öl», бутербродного масла. — Он тот, кем назвался. Лейтенант НКВД Новик Александр Васильевич. Почти как Суворов. Однако сволочь вы, ваше благородие, не узнали…

Сердце снова ударило в Сашины рёбра.

— Настя?! — едва не опрокинув стул, развернулся он.

Счастливый немой смех и задушенные слёзы дрожали в тёмно-карих глазах девушки.

— Настька… — всё ещё не веря себе, Саша рванулся к ней, к Анастасии Пельшман, поймал смугловатое, круглое личико в ладони. — Ты как? Откуда здесь?

Октябрь 1941 г. Симферополь

Отец, начальник кадрового отдела Главупра НКВД Крымской АССР Аркадий Пельшман, заскочил домой, в ведомственную квартиру на углу Набережной и проспекта Кирова, буквально на минуту.

— Немцы прорвали Перекоп, уже в Евпатории… — сообщил он нервной скороговоркой, заталкивая в громоздкий фанерный чемодан запас тёплых подштанников. — Наркомат эвакуируется в Севастополь, приказ Каранадзе…

— А мы? — обессилено, словно вдруг отнялись ноги, опустилась на софу подле чемодана жена Ирина. — Что будет с нами, Аркадий?

Пельшман, зло швырнув подштанники в дерматиновую утробу чемодана, сел на подлокотник с другой стороны.

— Семьи старших офицеров, конечно, тоже эвакуируются… — пробормотал он невнятно и, словно борясь с затрудненным дыханием, рванул на горле крючок воротника с золотистыми ромбами старшего майора ГБ на малиновых петлицах. — Но… Ира, понимаешь… На Севастополь идёт 11-я армия Манштейна и 3-я румынская, а в городе — только морская пехота флота и разрознённые части, отступающие с Ишуньских позиций. Не более двадцати тысяч штыков. Ты понимаешь, что это значит?

Ирина попыталась поймать бегающий взгляд мужа, скользивший по часам на стене, по обязательному портрету Вождя, по яблокам, увеличенным линзой полного графина, по фотографиям над диваном: маленькая Настя на галечном пляже Ялты; Настя, обняв портфель в половину её роста; Настя с огромными школярскими бантиками; Настя с трехлинейкой «Осоавиахима», уже в институте…

— Что это значит, Аркадий?

Майор НКВД будто очнулся.

— Севастополь они возьмут сходу. А там база флота. Эвакуировать в первую очередь будут командный состав флота… — майор принялся вновь суетно застёгивать непослушный крючок на воротнике.

— И что? — повторила Ирина, холодея от безнадёжности, сквозящей в словах мужа.

— До нас просто никому не будет дела, мама… — ответила за отца Настя, которая, как оказалось, всё это время стояла, привалившись к косяку дверей гостиной с другой стороны, со стороны своей комнаты.

Она вынырнула из-за тяжелой портьеры и замерла, скрестив руки под по-девичьи высокой грудью.

— Но и здесь вам оставаться нельзя… — Аркадий Павлович, казалось, даже перевёл дух, «освобождённый» словами дочери от необходимости вынести окончательный приговор: «счастливой тыловой службы, вдали от фронтовых тягот и бедствий, от бестолковщины непрестанного бегства — не будет. Страшный сон, кошмар, продолжается». — Здесь каждая с… собака знает, кто ваш муж и отец, а немцы… — майор невольно прочистил горло. — Они не церемонятся с родственниками даже рядовых коммунистов, а уж чекистов… Так что…