– Да ради же бога, Вулф! – наконец заорал он, разом выпуская наружу все, что у него за эти дни накопилось. – У нас один черт знает как мало времени, чтобы не дать непонятно кому исполнить так называемое пророчество, способное начать тотальную войну между людьми и драконами, и именно вам, какой бы там бывшей Верящей вы ни были, лучше всех известно, что этой войны мы не хотим! Это, черт его дери, достаточное доказательство!

Он заткнулся, глубоко втянул воздух, сбросил пар.

– Потому что больше у нас все равно ничего нет.

– Я очень хорошо понимаю, что нам грозит, – с железным лицом сказала она. – И понимаю это куда лучше вас.

– Ну, тогда вы точно не возражаете поскорее найти таксофон и сообщить канадцам, что у нас тут убийца бегает, а? А? Уже доставайте кота из мешка, хватит! Вперед! Вон! А я тут еще покопаюсь.

Она даже «да» не сказала – просто унеслась вихрем к «олдсмобилю». Дернович сморгнул снег. Так близко… Они ведь были так близко. И то, как мальчик (и тот, другой мальчик, кем бы этот несчастный ребенок ни был) сбежал…

Это он. Просто не может быть никто другой.

Они его нашли. И Катлер может пойти на елку влезть, если позволит себе еще в них сомневаться.

– Я, между прочим, лишился палатки, – сказал Нельсон, не отрываясь от дороги.

– Прости.

– У меня там куча пожитков осталась.

– Прости.

– Тебе еще повезло, что большая часть все равно здесь.

Малкольм заглянул за сиденье. Большая часть Нельсоновых пожитков была размером примерно с Малкольмов рюкзак, который он, конечно, прихватить не забыл. Правда, теперь минус шапка.

– Прости, – в третий раз повторил он.

– Почему ты побежал? – резко спросил Нельсон.

«А ты почему?» – подумал Малкольм. Нельсон сорвался с места на раз, кинулся в грузовик, будто у него дорога под ногами горела.

– Потому что, – сказал Малкольм.

– Ну, это не ответ.

И снова что-то в этом другом парне застало Малкольма врасплох и вынудило брякнуть правду… которую по-всякому брякать не следовало.

– Я не хотел, чтобы пришлось их убивать.

7

Фром – весь город, ее, между прочим, город – был совершенно уверен, что помощника шерифа Келби убили. Нашли полицейскую машину – она так и осталась стоять возле закусочной, где работал Джейсон, – но сам Келби так пока и не вернулся домой, где старенькая мама уже все глаза проплакала. Три дня ревмя ревела… хотя и не так люто, как можно было ожидать.

Учетный журнал Келби уже две недели как никто не заполнял – толку с него как с козла молока. И разумеется, сам помощник шерифа никому ничего не сказал – ни куда собирался, ни что планировал делать в ночь исчезновения.

Шериф Лопес уже все волосья себе повыдергал. Он даже с Джейсоном переговорил – кратенько, в дополнение к допросу Ала, когда Джейсон благонравно явился следующим вечером на работу (в чистой, само собой, рубашке).

Лопес спросил Ала, видел ли тот, как Келби паркует машину, Ал сказал, нет, не видел, позвал из подсобки Джейсона.

– Джейсон, может, ты видел?

Тому осталось только сунуть голову в зал и честно сказать, нет, он не видел, как Келби паркует машину. И Лопес живенько переключился на тех жителей Фрома, у которых было побольше причин иметь терки с Келби, чем у щупленького Джейсона Инагавы.

Город строил догадки, что тело помощника шерифа, небось, давно уже закопано где-нить в лесах, обступавших Фром со всех сторон. Знать, кому-то мерзости Келби встали, наконец, поперек горла – вот его и пришили, чтоб вздохнуть – и все чтоб вздохнули – свободно.

Лишь один-единственный человек подобрался к правде почти вплотную, да и то случайно.

– Ну-ка расскажи мне еще раз, как ты упала? – сказал дочери за ужином Гарет Дьюхерст.

– Об стол, – буркнула она, морщась от боли в челюсти.

Челюсть была синяя и заметно распухшая. В ночь, когда это случилось, она так и не заснула (заснешь тут! может, она вообще уже никогда в жизни спать не будет…) и постаралась наутро встать раньше папы, подождать, пока он затопает по лестнице вниз, к завтраку, и хлопнуться что есть силы об пол, хорошенько при этом взвизгнув.

Отец вбежал, поднял ее, отвез спешно к доктору, который подтвердил, что челюсть цела, но зуб, еще один из коренных, наверняка вывалится. В школу она с тех пор не ходила.

Джейсон каждый день приносил ей домашку и рассказывал, какие слухи ходят по городу, а она его увещевала, чтоб не паниковал, что это был несчастный случай, что Келби его бы наверняка убил, что улик все равно никаких не осталось, раз Казимир тогда всё…

Это как раз и была вторая проблема. Она уже три дня как сидела дома, и все это время отец – то ли из подозрительности, то ли так просто – не давал ей пообщаться наедине с драконом. Один только раз она попыталась выйти на улицу ночью – и, конечно, обнаружила на кухне отца: он читал газету при свете переносного фонаря.

– Что, не спится? – осведомился папа.

– Нет. Кошмары снятся, – повесила голову она.

Он даже не поднял глаз от газеты, которую, она это точно знала, всю прочел еще за ужином.

– И какие же кошмары снятся маленькой девочке вроде тебя?

– Про маму, – сказала Сара.

Вообще-то это была чистая правда. Ей снилось, как маму проглатывает дракон – хотя и более привычный, красный. Не тот голубой, что так до сих пор и вкалывал у них на поле. Как же Саре хотелось, чтобы мама вдруг оказалась рядом – даже больше, чем все эти два года, прошедшие со дня ее смерти… если такое вообще возможно.

Отец на это ничего не сказал. Она выпила молока, вернулась в постель и с тех пор по ночам больше выйти не пыталась.

И вот на тебе! – на третий день снова-здорово.

– Расскажи мне еще раз, как ты упала.

– Неуклюжая была, вот как.

Сара нагрела им обоим фасоли – единственное, что она могла еще как-то есть без боли.

– В собственных ногах запуталась?

– Видать, так.

– И приложилась лицом об стол?

– Да, сэр.

– Почти сломав челюсть и выбив зуб.

– Его я, видать, проглотила.

– И никакого при этом ущерба столу.

– Так дуб же. Массив дерева.

– Массив дерева, значит. Дуб.

Он отправил в рот ложку фасоли, встал, отнес тарелку в раковину.

А потом хорошенько замахнулся и грохнул по столешнице кулаком, сломав верхнюю доску и