Он и сам был обнажен и чувствовал, как упругие стебли хлещут его, оставляя на коже мелкие порезы. Все тело саднило и сочилось кровью, тут же подергивающейся пленкой, но он двигался дальше, словно в дурмане, разгоряченный болью и влечением к этим ускользающим, дразнящим телам — взмах руки, промелькнувшая грудь, темные волосы, развевающиеся на ветру. Он протянул руки, но ухватил лишь осоку и стебли камыша.

Под ногами его что-то трещало, женский смех заглушал шелест камыша, и в ту минуту он был быком, грубым первобытным животным, прущим напролом на зов плоти, разрушая все вокруг...

Он открыл глаза. Прислушался.

Снова раздался звук ногтей, царапающих дерево. На этот раз он его не столько услышал, сколько почувствовал — у самых ног. Он посмотрел на гроб.

Хшшш...

Какие-то полсантиметра дерева под ногами...

Элиас?

Тишина.

Он подтянулся, позвонок за позвонком, выкарабкался наверх. В аллее он нашел длинный толстый сук, подтащил его к могиле. При виде необъятной груды земли возле разрытой ямы Малер остановился как вкопанный — неужели это все он?..

Нужно было продолжать.

Он воткнул сук в щель между изголовьем гроба и затвердевшей землей у края могилы, поднажал. Гроб приподнялся, встал на ребро. Услышав, как внутри что-то заскользило, перемещаясь из одного конца гроба в другой, Малер ощутил, как во рту набухает язык.

На что же он теперь похож?!

Из гроба доносилось постукивание, похожее на звук пересыпающейся щебенки.

В конце концов Малер сумел приподнять фоб настолько, чтобы, распластавшись на животе, обхватить его руками и вытащить на поверхность.

Он почти ничего не весил. Почти ничего.

Малер стоял и смотрел на гроб у своих ног — ни гнили, ни плесени, точь-в-точь как тогда, в часовне. Но Малер знал, что тлен пожирает плоть изнутри, а не извне.

Он судорожно провел рукой по лицу. Ему было страшно.

Малеру, конечно, приходилось слышать невероятные истории о нетленных мощах, когда тела усопших, особенно детей, спустя многие годы оказывались целыми и невредимыми, но это, как правило, были сказки, или жития святых, либо уж совсем какие-то уникальные случаи. Ему же приходилось готовиться к худшему.

Гроб вздрогнул от едва ощутимого толчка изнутри, снова послышался шелест, и впервые за все это время Малера охватило непреодолимое желание бежать, бежать что есть духу. Всего в километре отсюда находилась психбольница Бекомберг — туда и бежать. Заткнув уши, надрывая легкие криком... И все же...

Крепость из лего.

Крепость до сих пор стояла у него дома, маленькие солдатики так и не сдвинулись с места с той последней игры. Перед глазами Малера встали руки Элиаса, перебирающие фигурки рыцарей с их пластмассовыми мечами.

Дедушка, а во времена рыцарей были драконы?

Малер склонился над гробом.

Крышка держалась на двух болтах — один в изголовье, другой в ногах. При помощи ключа от квартиры он худо-бедно справился с первым, сделал глубокий вдох и нажал на крышку, так что она отъехала в сторону. Малер затаил дыхание.

Это не Элиас.

Малер отпрянул при виде тела, покоящегося на мягкой обивке. Это же какой-то карлик. Дряхлый сморчок, похороненный вместо их мальчика.

Он непроизвольно схватил воздух ртом, и в нос шибанул резкий запах перезрелого сыра, от которого Малера чуть не вывернуло наизнанку.

Нет, это не Элиас.

Света луны было достаточно, чтобы рассмотреть, во что превратилось тело. Крошечные ручки, в эту секунду беспомощно болтающиеся в воздухе, были черными и иссушенными, а лицо... Лицо... Малер зажмурился, закрыл глаза руками, застонал.

Ему только сейчас стало ясно, насколько сильна была в нем надежда найти Элиаса таким, как прежде, вопреки здравому смыслу. Раз уж на то пошло, все это было абсурдом, так почему бы и не такая малость? Но увы.

Закусив губы, Малер отнял руки от глаз. За свою карьеру он перевидал столько всего, что волей-неволей научился абстрагироваться от действительности, будто все это происходило не с ним, а с кем-то другим. Вот и сейчас усилием воли он заставил себя не думать, не чувствовать. Он подошел к гробу и прижал Элиаса к груди.

Пижама в пингвинах была мягкой на ощупь. Под ней прощупывалась кожа, жесткая, затвердевшая, словно дубленая овчина. Тело вздулось от переполнявших его газов, а запах разлагающихся протеинов был в сто раз хуже, чем можно было себе представить.

Но все это происходило как будто не с ним. Словно кто-то незнакомый стоял сейчас с легким, как пушинка, ребенком на руках. Напоследок Малер окинул взглядом фоб — и замер. Лего.

Так вот что это были за звуки! Элиас ухитрился открыть картонную коробку, положенную Малером в гроб, и теперь пластмассовые детали покоились на дне вперемешку с клочьями упаковки.

Малер похолодел, представляя, как Элиас лежит в темноте и...

Он зажмурился, отгоняя от себя кошмарный образ. Плохо соображая, он уже собрался опустить Элиаса на землю, чтобы распихать лего по карманам, но вовремя опомнился.

Да нет, нет, я тебе новый куплю, весь магазин... да я...

Короткими рывками, захлебываясь глотками воздуха, едва ли достаточными для того, чтобы обеспечить кровь кислородом, он двинулся к выходу, лихорадочно нашептывая: «Элиас... Мальчик мой... Все будет хорошо. Мы скоро будем дома... Помнишь свою крепость? Ну все, все... Скоро будем дома...

Элиас чуть заметно шевелился в его объятиях, словно во сне, и Малеру невольно вспоминалось, сколько раз он нес это щуплое сонное тельце из машины или с дивана в кровать. В той же самой пижаме.

Только на этот раз тело не было мягким или теплым. Оно было холодным и закостеневшим, словно тело рептилии. На полпути к выходу Малер собрался с духом и вновь посмотрел в лицо внука.

Кожа оранжевато-коричневого цвета плотно обтягивала череп, подчеркивая скулы. Вместо глаз на него смотрели две дыры, и все лицо казалось каким-то... азиатским. Нос и губы были черными, иссохшими, и только темно-русые вьющиеся волосы, спадающие на широкий лоб, напоминали об Элиасе.

И все же, какое везение!

Тело Элиаса практически мумифицировалось. Если бы не жара, от него бы сейчас вообще ничего не осталось.

— Видишь, как тебе повезло, мой хороший. Такое теплое лето... Да, ты ведь и не знаешь, у нас тут такое лето было. Солнце, теплынь. Как тогда, когда мы окуней ловили, помнишь? Тебе еще червячков жалко стало, и мы на мармелад ловили...

Малер все говорил и говорил, пока не дошел до ворот. Они были по-прежнему заперты. А он и забыл.

Не выпуская Элиаса из рук, он в полном измождении сполз по стене у ворот, не в состоянии сделать больше ни единого шага. Запаха он уже не замечал. Отныне так пах его мир.