Седов приблизился к постели, ссутулился, словно на его плечах лежала многотонная глыба, и начал:

– Стоп, стоп! – оборвал его Главный. – Больше страдания! Больше горечи в голосе! Ты тяжело переживаешь вину жены, ты не можешь поверить в нее, у тебя происходит мучительное раздвоение личности, когнитивная диссоциация…

Кирилл начал сначала. Он повторил свой монолог еще раз и еще, и наконец Главный удовлетворенно проговорил:

– Вот теперь – хорошо! Вот теперь то, что нужно! Вот теперь я тебе верю!

– Тоже мне, Станиславский нашелся! – вполголоса произнес Радунский, который наблюдал за репетицией из-за кулис.

Вера Зайченко сделала большие глаза. Главный сделал вид, что не расслышал. Он продолжил:

– Запомни, как ты сейчас сыграл, и донеси эту трактовку до зрителя. Донеси, не расплескав! А теперь продолжаем. Повтори сначала последнюю реплику!

Он взмахнул рукой, Седов встал в прежнюю позу и проговорил, вращая глазами:

Лиза подняла голову и удивленно спросила:

– Это ты, Отелло?

– Стоп! – Главный скривился, как будто надкусил лимон. – Я тебя сегодня просто не узнаю, Тверская! Что это было? Кого ты играла? Что ты играла?

– Дездемону… – испуганно проговорила Лиза.

– Ну да, понятно, что не Джульетту и не леди Макбет! Я спрашиваю, Тверская, что, что ты играла? Какое чувство? Какое переживание? Какую эмоцию?

– Испуг?

– Да какой испуг! Ты проснулась – и вдруг видишь в своей спальне – кого? Не бандита, не пирата, не головореза – ты видишь своего любимого мужа! Ты не подозреваешь, зачем он пришел, ты совершенно не чувствуешь за собой никакой вины! Ты, конечно, удивлена, но ты и рада ему!

– Ну да, конечно…

– Пробуем еще раз, с такой установкой. Помни, что ты играешь – невинность!

Кирилл повторил последнюю реплику.

Лиза снова поднялась на ложе, оперлась на локоть и проговорила с сонной улыбкой:

– Это ты, Отелло?

Главный схватился за голову:

– Стоп! Это невозможно! Что с тобой сегодня?

Лиза и сама чувствовала, что играет плохо, невыразительно, не в ударе. Она никак не могла проникнуться ролью, не могла отбросить свои собственные мысли и переживания и превратиться, перевоплотиться в Дездемону. Да и что ей Дездемона, эта избалованная, капризная, своевольная особа?

– Так… – Главный закрыл глаза, сделал паузу и проговорил с интонацией бесконечного терпения: – Начнем сначала. Сделаем вид, что ничего этого не было, что ты еще не начала. Встань, выйди со сцены и снова войди, как будто только что пришла на репетицию. Оставь за сценой всю себя прежнюю и появись Дездемоной.

Лиза послушно поднялась, вышла за кулисы.

Тут ей попалась на глаза собственная сумка.

Под влиянием какого-то порыва она открыла ее.

В сумке, на самом видном месте, лежала колода старинных потрепанных карт.

Как они здесь оказались?

Ах, ну да, она прихватила эту колоду в реквизиторской Андрея Ивановича, нужно как можно скорее отнести ее обратно, пока он не хватился, хотя когда он еще с больничного выйдет…

Лиза протянула к колоде руку, и одна карта сама выпала из колоды и оказалась у нее в руке. На этой карте женщина в пышном одеянии держала в руке бронзовую чашу.

Машинально, сама не зная зачем, Лиза сунула эту карту в карман джинсов, вернулась на сцену, взобралась на ложе.

– Ну, все, начинаем! – скомандовал Главный, хлопнув в ладоши. – Я верю в тебя, Тверская!

Седов склонился над ложем и проговорил:

– Но вот, она проснулась…

Лиза приподнялась – и вдруг все вокруг волшебным образом переменилось. В незримое окно средневекового палаццо лился призрачный свет незримой, обманчивой луны. Не было замызганных досок сцены, не было маленького второстепенного театра, не было стареющего актера в поношенном свитере, не было ее самой со всеми ее проблемами.

Она превратилась в ранимую и любящую венецианку, разбуженную посреди ночи темнокожим ревнивцем-мужем. Ревнивцем, которого она, несмотря ни на что, любит.

– Это ты, Отелло?

– Да, Дездемона, это я!

– Я заждалась тебя.

Ты спать не ляжешь?

– Ты, Дездемона, перед сном молилась?

– Да, мой милый.

– Если есть на сердце у тебя

Груз неотмоленных грехов —

Молись скорее!

Они продолжали играть – реплика за репликой, всю сцену, и Главный не прерывал их. В театре установилась какая-то особенная, удивительная тишина, не раздавалось ни звука, кроме их голосов, все остальные боялись даже дышать.

Наконец Седов – то есть Отелло – сомкнул руки на белоснежном горле Дездемоны, и она замолкла.

И тут случилась небывалая вещь. Все присутствующие зааплодировали. Аплодировали остальные актеры, аплодировал пожарный дядя Костя, аплодировала многоопытная костюмерша Надежда Константиновна.

Только Главный не аплодировал. Он этого просто не умел делать.

Но когда аплодисменты замолкли, все повернулись к нему, и он проговорил непривычно мягким голосом:

– Да, это было… это было неплохо. Да вы и сами это поняли. Тверская, ты очень выросла. Если ты сможешь донести то, что сейчас в тебе звучало, до спектакля, а потом – до следующего спектакля, я тебе скажу – «Золотая маска» нам обеспечена.

Он повернулся к Седову и добавил:

– Ну, ты тоже неплохо сыграл. По крайней мере, сумел ей соответствовать.

Он снова хлопнул в ладоши и произнес своим обычным недовольным голосом:

– Ну что ж, продолжаем… теперь вернемся к первому действию второго акта!

Репетиция закончилась, но Лиза еще какое-то время буквально не могла прийти в себя. Она была не Елизаветой Тверской, не слишком удачливой актрисой второстепенного театра – она была Дездемоной, шекспировской героиней, несчастной жертвой интриг и собственного легкомыслия.

Из транса ее вывел Радунский.

– Ну, Лизочек, ты даешь! – проговорил он, взяв Лизу за локоток. – Растешь, растешь! Мне кажется, надо это дело отметить. Может, все же пойдем посидим где-нибудь?