своего дела. Нет, и красноречием надлежит пользоваться по справедливости, так же как искусством состязания. Если же кто-нибудь, став оратором, затем злоупотребит своим искусством и своей силой, то не учителя надо преследовать ненавистью и изгонять из города: ведь он передал свое умение другому для справедливого пользования, а тот употребил его с обратным умыслом. Стало быть, и ненависти, и изгнания, и казни по справедливости заслуживает злоумышленник, а не его учитель[166].

Софисты были не просто блистательными ораторами и прекрасными учителями, озабоченными исключительно собственным имиджем и деньгами. Их успех, зависть, которую они возбуждали, затенили, как для современников, так и для потомков, другие стороны их личности. Горгий, скажем, был теоретиком языка. Мы остановимся здесь только на тексте Протагора, который в носящем его имя платоновском диалоге рисует настоящую теорию коммуникации. Он излагает через миф идею о том, что добродетели можно обучиться: Прометею и Эпиметею было поручено распределить между живыми существами все достоинства и умения — скорость, силу, способность постоять за себя и защищаться от холода... Но Эпиметей, который хотел лично произвести распределение, забыл о человеке, и тот оказался голым, без одежды и оружия. Прометей нашел выход: похитить «мастерство Гефеста и Афины», а также огонь. Этого, однако, оказалось недостаточно:

С тех пор как человек стал причастен божественному уделу, только он один из всех живых существ благодаря своему родству с богом начал признавать богов и принялся воздвигать им алтари и кумиры; затем, вскоре, стал членораздельно говорить и искусно давать всему названия, а также изобрел жилища, одежду, обувь, постели и добыл пропитание из почвы. Устроившись таким образом, люди жили разбросанно, городов еще не было, они погибали от зверей, гак как были во всем их слабее, и одного мастерства обработки, хоть оно и хорошо помогало им в добывании пищи, было мало для борьбы со зверями: ведь люди еще не обладали искусством жить обществом, часть которого составляет военное дело. И вот они стали стремиться жить вместе и строить города для своей безопасности. Но чуть они собирались вместе, как сейчас же начинали обижать друг друга, потому что не было у них умения жить сообща; и снова приходилось им расселяться и гибнуть[167].

Итак, люди обрели способность общаться между собой посредством языка, общаться с богами. Но без «искусства жить обществом» всякая попытка объединиться тщетна, идет постоянная война. Каких же качеств не хватает людям? «Стыда и правды», которые посылает им Зевс, «чтобы они служили украшением городов и дружественной связью».

Итак, простой коммуникации посредством речи недостаточно. Простого собрания людей тем более недостаточно для возникновения настоящего сообщества. Нужны социальные связи, основанные на этике, которые только и позволяют людям жить вместе, не убивая друг друга. И это «искусство жить обществом» есть то самое искусство, которое собирались преподавать софисты.

Станем теперь на точку зрения не интеллектуала, а обычного гражданина. Мы видели, что он, разинув рот, слушал блестящие выступления софистов, что он ходил в театр... Были ли у него другие способы приобщиться к тому, что сегодня называют «культурой», или просто-напросто получить информацию? В частности, владел ли он искусством чтения?

Чтение, письмо, распространение книги

Разумеется, алфавит предназначался для всеобщего пользования... Но умел ли средний грек читать и писать? Вопрос очень спорный: некоторые знатоки полагают, что в V в. до н.э. греки были в основном неграмотными. Впрочем, этой гипотезе противоречит множество доводов, позволяющих предполагать, что большинство граждан по крайней мере «знало грамоте», было в состоянии разобрать простое сообщение.

Во-первых, наличие школ, и притом с первых лет V в. до н.э. Любопытно, что для этого периода тексты упоминают учебные заведения только при сообщении о катастрофах. Именно в этом контексте Геродот говорит, что на Хиосе в 492 г. до н.э. обрушилась крыша школы, убив сто девятнадцать детей[168]. Фукидид[169] и Павсаний упоминают, как школы обрушиваются или как в них убивают учеников. Так, согласно Павсанию, один кулачный боец, сошедший с ума после того, как его лишили награды в Олимпии, опрокинул столб, поддерживавший крышу школы, от чего погибло шестьдесят находившихся там детей[170]. Кроме того, школьные сцены часто изображают на аттической керамике. Таким образом, археология и литературные тексты предоставляют бесспорные свидетельства существования специализированных заведений для обучения детей по крайней мере с начала V в. до н.э.

А потом, когда посылают детей к учителям, велят учителю гораздо больше заботиться о благонравии детей, чем о грамоте и игре на кифаре. Учители об этом и заботятся; когда дети усвоили буквы и могут понимать написанное, как до той поры понимали с голоса, они ставят перед ними творения хороших поэтов, чтобы те их читали, и заставляют детей заучивать их — а там много наставлений и поучительных рассказов, содержащих похвалы и прославления древних доблестных мужей, — и ребенок, соревнуясь, подражает этим мужам и стремится на них походить[171].

Из данного текста видно, что нравственное воспитание представлялось более важным, чем приобретение знаний. Качество обучения разнилось, поскольку общественной системы образования не существовало. Школы открывали частные лица, иногда какой-нибудь grammatistes, учитель, который по возможности нанимал других преподавателей, помогавших ему в работе. Понятно, трудно сказать, что в этом образовании было необязательным, предназначенным только свободным[172]. Множество литературных свидетельств демонстрирует, что каждый гражданин мог по меньшей мере разобрать письменный текст. Во «Всадниках» Аристофана один мясник так отзывается об уровне своего образования:

Голубчик, да ведь я же малограмотен.

Читать умею, да и то едва-едва[173].

Персонаж — утверждающий, что научился только драться и сквернословить, а потом продавать колбасы, — несмотря ни на что читает, и без видимых затруднений, текст оракула[174]. По этому человеку весьма невысокой культуры можно судить о среднем уровне грека — или во всяком случае афинянина — в V в. до н.э. У того же автора в прологе к «Облакам» Стрепсиад, которого не берет сон, велит рабу принести расходную книгу:

Эй, мальчик, огонек подай!

И книгу принеси мне! Перечесть хочу,

Кому и сколько должен, сосчитать лихву[175].

Мы имеем дело с весьма обычным персонажем: коль скоро подобная сцена помещена в начало комедии, подведение счетов было привычной практикой. Чем дальше, тем больше на протяжении V в. до н.э. литературные тексты упоминают об использовании письменности в