жили затворницами в гинекее[137]. Если женская болтовня там и существовала, возможностей для распространения вовне у нее было немного.

Эту склонность критиковали сами древние. Геродот вкладывает в уста перса Кира следующие слова относительно греков:

Я не страшусь людей, у которых посреди города есть определенное место, куда собирается народ, обманывая друг друга и давая ложные клятвы. Если я останусь жив, то им [спартанцам] придется толковать не о делах ионян, а о своих собственных[138].

Тот же автор показывает, что у греков в те моменты, когда требовалось принять важное решение, часто созывались собрания, служившие местом бесполезных споров. Так, только «после многих речей»[139] его соотечественники решили остаться на берегах Эвбеи[140]. Перед битвой при Саламине[141] «созвали сходку и опять много говорили о том же»[142]. Затем греки не поверили правдивым словам Аристида, и «в совете опять начались споры»[143].

Плутарх повествует, на сей раз без осуждения, что Перикл целый день обсуждал юридическую проблему:

Так, когда какой-то пентатл[144] нечаянно брошенным дротом убил Эпитима из Фарсала, Перикл... потратил целый день, рассуждая с Протагором о том, кого, по существу, следует считать виновником этого несчастного случая, — дрот, или бросавшего, или распорядителей состязания[145].

Несмотря на эти эксцессы, речь в полисе чрезвычайно важна. Прежде всего, она устанавливает в обществе социальную связь, закрытую для исключенных из числа граждан и маргиналов. Согласно Демосфену, никто не перебрасывается словом с Аристогитоном, обвинителем, открывающим рот только для того, чтобы доносить. Он[146]

...изверг... чума, человек, об избавлении от которого скорее будут молить, нежели захотят приветствовать его при встрече[147].

Точно так же, когда некто официально исключен из общества, кому бы то ни было запрещается с ним разговаривать. Эдип, разыскивающий убийцу бывшего царя Фив Лая, возвещает об этом:

Приказываю, кто бы ни был он,

Убийца тот, в стране, где я у власти,

Под кров свой не вводить его и с ним

Не говорить. К молениям и жертвам

Не допускать его, ни к омовеньям...[148]

В Коринфе Периандр приказывает объявить ко всеобщему сведению о своем сыне Ликофроне,

...что всякий, кто примет [в дом] его сына или будет говорить с ним, должен уплатить священную пеню (определенную сумму денег) в святилище Аполлона[149].

Не менее важна речь для передачи новостей. Она есть необходимое дополнение общедоступных надписей, которые, как мы увидим, распространяют только один вид информации — официальные сообщения, тогда как все прочее по необходимости передается из уст в уста.

Наконец, как мы уже упоминали, речь играет важную роль в тех полисах, которые, подобно Афинам, уделяли много внимания публичным дебатам. Отсюда в первой трети V в. до н.э. возникла новая техника коммуникации — риторика. В течение того же века ее в различных греческих полисах представляли в основном софисты.

Расцвет риторики; первые софисты

Риторика есть одновременно практика и размышление о языке: она родилась в тот момент, когда люди начали задавать себе вопросы о технике беседы, о том, какие средства можно применять для убеждения. Разумеется, герои Гомера говорили, и говорили хорошо, добиваясь одобрения слушателей, но речь им представлялась даром богов, ее весомость зачастую зависела от авторитета высказывавшегося. Только в начале V в. до н.э. наметился продуманный метод ведения беседы. Это понимали уже древние авторы: так, Цицерон писал, что до первых риторов

...ни у кого не было разумной методы разговора, что, впрочем, не мешало большинству людей говорить тщательно и ясно[150].

Согласно тому же автору, риторика зародилась на Сицилии около 465 г. до н.э. в рамках новой правовой ситуации: двое тиранов, Гелон и Гиерон, обобрали и ограбили часть населения, и после их свержения были образованы специальные суды, призванные помочь гражданам вернуть свое добро. Поскольку адвокатов не существовало, заинтересованным лицам приходилось самим представлять свои интересы. Именно в этом контексте началось настоящее обучение публичной речи.

Но кто наладил обучение? Источники на сей счет расходятся, и только в поздних текстах проявляется подозрительное единодушие. Платон говорит о некоем Тисии, Цицерон, цитируя текст Аристотеля, — к сожалению, утраченный, — о Кораке и о Тисии[151]. Но опирался ли он на пассаж из Аристотеля? Наконец, более поздние комментаторы утверждают, что Корак обучал искусству речи, а его ученик Тисий написал соответствующий трактат. Возможно, конечно, все это лишь басня, с течением времени обросшая подробностями. По Аристотелю, именно тогда была отточена аргументация, основанная на вероятности:

Обвиняемого признают невиновным, или если он не виновен в возводимом на него обвинении, например слабосильного в нанесении побоев, ибо это невероятно, или если он виновен, например человека сильного, ибо это невероятно, поскольку должно было бы казаться вероятным[152].

Даже при том, что изложенный принцип в общем-то элементарен, он закладывает основы умозаключений, опирающихся на вероятность, которые определяют обычное поведение людей.

Таким образом, риторика изначально представляла собой как практику обучения, так и кодификацию предписаний. С середины V в. до н.э. она распространяется практически по всей Греции. Ее ярчайшими представителями были софисты, среди которых наибольшую известность получили Протагор из Абдеры, Гиппий из Элиды, Горгий из Леонтины и Продик с Кеоса.

Все они были странствующими учителями и путешествовали из города в город, распространяя свое знание, так что по самому образу жизни были деятелями коммуникации.

Они были популярны и всячески добивались этого. Не довольствуясь чтением тех или иных курсов, они всеми средствами пытались собрать как можно больше слушателей. Они читали публичные лекции на самые разнообразные сюжеты перед смешанной аудиторией, о чем мы можем составить представление по кратким изложениям или подражаниям, которые донесли до нас Платон, Аристотель или Ксенофонт. Гиппий, например, рассказывает Сократу:

...недавно я там [в Лакедемоне] имел успех, когда разбирал вопрос о прекрасных занятиях, которым должен предаваться молодой человек. У меня, надо сказать, есть превосходно составленная речь об этом; она хороша во всех отношениях, особенно своим способом выражения. Вступление и начало моей речи такое: «Когда взята была Троя, — говорится в речи, — Неоптолем спросил Нестора, какие занятия приносят юноше наилучшую славу». После этого говорит Нестор и излагает ему великое множество прекраснейших правил[153].

Софисты давали также сеансы импровизации, состоявшие в