— К нам рвется из Москвы слушатель, который в прямом эфире найдет точку и мы увидим это с помощью нашего спонсора-провайдера сети «Без границ». Попадите в наши сети! А пока — новости.

Хариков понял, что первый раунд он выиграл по очкам, набрал номер телефона еще раз, но редактор ответила:

— Есть и другие желающие высказать свою точку зрения, а вы, мужчина, больше не звоните, вы врун и наглец! На какое радио вы работаете? Это непорядочно!

Хариков передохнул, выпил воды и вернулся в спальню. По радио звучали фанфары. Они нашли, что желали, прямо перед рекламным блоком. Ведущий задыхался от радости, что все нашли, он сам даже у себя научился находить и тайно мечтал издать брошюру «Точка G как национальный проект».

Мода нынешнего времени называть любую пьянку корпоративом раздражала Сергеева.

Люди пили всегда, кто-то каждый день, на заводах и фабриках все ждали 11 часов и посылали в магазин молодого пролетария, и он проносил на груди и в штанах водку или вино, нес их бережно, как «Искру» или листовки, и потом в обед начинался ежедневный корпоратив, после которого никто уже не работал — все ждали конца рабочего дня, чтобы добавить, а потом поговорить, почему плохо живем.

Сергеев работал в НИИ, у них был спирт для протирки контактов, и они с коллегами пили его каждый день и много говорили о несовершенстве мира. Спирт на рабочем месте — огромная привилегия, и Сергеев, ответственный за его получение, был в большом авторитете.

Компания у них в отделе была особенная: все люди интеллигентные, на работе много читали и пили, а потом начинались рассказы — кто, когда и с кем.

Особенно выделялся один старший научный сотрудник Б. Он обладал редкой особенностью погружаться в прошлое. По мере опьянения он начинал вещать: после первого стакана говорил, что после войны работал в спецподразделении по ловле диверсантов в подмосковных лесах, после второго признавался, что он сын Зорге, на третьем стакане представлялся участником Куликовской битвы, и ему уже не наливали.

Все знали, что он не служил в армии, в НИИ попал как зять замдиректора, в науке шарил не очень, но, как член партийного комитета, имел авторитет. Его прятали в кладовке с инструментами, и до утра он стонал там, погруженный в свое пьяное прошлое.

Сергеев после перестройки подсуетился и, будучи к тому времени замом в своем НИИ, сумел приватизировать его, отправить на пенсию директора-академика, которому было уже девяносто лет, но он не собирался на покой — к нему никто в кабинет не ходил, он приезжал, садился в кабинете, ему приносили чай, и он дремал или читал одну и ту же газету, где был напечатан указ о награждении его Ленинской премией за прибор, который он изобрел по чертежам, украденным в Америке славными органами.

С тех давних пор он наукой не занимался, боролся за мир в различных международных организациях. Так и жил, пока Сергеев не отправил его на покой, обещая похоронить на Новодевичьем с ротой почетного караула.

Старика вынесли из кабинета завхоз и водитель, он плыл по лестницам цитадели науки, и в руках его была фотография, где он с Эйнштейном в Стокгольме на фоне ратуши.

Сергеев начал строить корпорацию и к Миллениуму построил себе дачу, дом в Монако и шале в швейцарской деревушке на имя жены, верного друга и соратника.

Людей своих, работающих на него, он любил, платил, правда, мало, но праздники для них устраивал с артистами и поляну накрывал, денег не жалея, — пусть порадуются два раза в год, почувствуют заботу и ласковую руку барина.

Сам он любил артисток: после выступления приглашал в отдельную комнату и говорил с ними, лишнего себе не позволял, ну мог иногда выпить на брудершафт или ущипнуть за сосок, в крайнем случае и кое-куда проникнуть ручками своими — кличка у него была Рукосуй, — а так больше ничего не позволял, верующий человек был, жертвовал на храм и заповеди соблюдал, кроме двух: не укради и не желай жены ближнего.

Он с юности любил девушек друзей запутать в свои сети, а потом и жен друзей соблазнить посулами и обманом, — любил он это дело, причиной всему был неудачный брак с первой женой, которая ушла от него к старому учителю музыки, плешивому и горбатому, от него, хоккеиста и звезды КВН. Он всю жизнь доказывал ей, что он герой, не забыв юношеской обиды.

На этот раз он пригласил певицу, которая ему нравилась, ему говорили, что она иногда позволяет себя любить за полтинник, но он тратиться не хотел, хотел слегка поиграть с ней, а если пойдет, то денег даст, только разумных: ну десятку, ну пятнадцать, но полтинник — это разврат и ханжество.

Праздник был назначен на 26 декабря, самый тяжелый день для перемещения по Москве: звезды первой величины ездили по местам выступлений в сопровождении спецбатальона ГАИ, самые крутые — на машинах ФСО, а остальные — кто во что горазд.

Сергеев уже собрался выезжать в ресторан на встречу со звездой, но ему стало плохо, заболело сердце, он понял, что прихватило серьезно, и велел жене вызвать «Скорую».

У него были страховка и личный врач, но он застрял в пробке и стал ждать реанимобили из главной клиники страны и двух европейских центров для подстраховки, но никто не ехал: Москва стояла, как в 41-м году, к центру не смогла бы пробиться танковая колонна Гудериана.

Сергеев лежал на диване и думал: «А на хера в этой стране деньги, если ты можешь сдохнуть от банального приступа стенокардии?» Жена выбежала на улицу и увидела, как по тротуару пробирается «Скорая», мигая и громыхая всеми сигналами. Она бросилась под нее, как Матросов на амбразуру, но реанимобиль вильнул перед ней и уехал лечить кого поважнее. «Странно», — подумала жена. Ей показалось, что в салоне «Скорой» мелькнуло знакомое по телевизору лицо.

Она вернулась домой. Сергеев тяжело дышал. Он попросил ее подойти поближе и стал диктовать номерные счета на Каймановых островах. Зазвонил телефон, секретарша сообщила, что звезда приехала на «Скорой», чтобы успеть к началу.

У П.П. сегодня было два мероприятия: свадьба и поминки. В зале ресторана накрыли стол для поминок, людей ждали к трем, к шести в том же зале ждали свадьбу. Меню было таким же, только на поминках поставили кутью, а так все то же. П.П. пришел на поминки с открытия памятника, где продрог на ветру, и выпил рюмку за свое здоровье. Одет он был строго: пиджак типа «блейзер» и черная бабочка для скорби, одежда была универсальной и для балета, и для сауны. Подъ-ехали люди с кладбища, молча выпили, потом вспомнили покойника — какой он был великий человек, мастер художественного слова, сама доброта. Никто этому не верил, даже вдова, так как был он дрянь, бездарный писака и тиранил семью до самой смерти. Живой он слова доброго не стоил, а сегодня был его день. После пяти рюмок скорбь куда-то ушла, стали тихо рассказывать анекдоты. Жена сказала: «Пусть, он очень это любил». Потом подали горячее, все сняли пиджаки, образовался гудящий рой с укромным хохотком, и если бы не портрет с рюмкой, то это собрание можно было бы перепутать с юбилеем. К пяти часам все стали уходить, осталась только небольшая группа, которая всегда есть на всех застольях: их невозможно выгнать даже с поминок. П.П. домой перед свадьбой не поехал — да и зачем? Пробки. Бабочку поменял на красную, перешел линию невидимую и сразу оказался за свадебным столом, который уже накрыли. Свадьба вскоре началась, часть гостей он видел на поминках, но виду не подал. Веселья особого не было, но ели хорошо: невеста была немолода, вступала в четвертый брак, в этом же зале год назад она плакала безутешно по оставившему земную юдоль мужу — поэту ниже средней руки, прославившемуся поэмой-пародией «Кому на Руси жить хорошо» с масонской подоплекой. И вот год спустя свадьба с венчанием. Новый муж, отставник из внутренних органов, нашел в ней любовь и музу — он писал детективы с погонями и перестрелками, хотя всю жизнь просидел в кадрах. Муза была прекрасна, как молодая сирень, сделала к свадьбе круговую подтяжку и коррекцию фигуры посредством фуросемида и бисокодила. Платье заказали с корсетом, для особой притягательности с железными обручами, с конским волосом и моржовым усом. Это сооружение стянуло место, где была талия, так что лицо ее стало бордово-пунцовым от недостатка кислорода в нужном месте. Розовая вуаль сменила черную, и ожидания переполняли ее. Первой брачной ночи она не боялась — столько лет провела в писательских объятиях! Молодой автор ее испугать не мог — мастерство не пропьешь. П.П. плотно закусил и выпил, он проголодался после поминок. Невесту он знал с юности, когда-то в далекие семидесятые по пьянке сумел завалить ее в буфетной родного ресторана. Глядя на нее после многолетнего перерыва, он решил повторить, да и невесту он никогда не пробовал — мужчина он в настоящее время был с деньгами и положением и приглашен был как свадебный генерал. Он подсел к новобрачным, сказал ничего не значащие слова. Вышло весомо и многозначительно. Он обнял невесту за вновь образовавшуюся талию, шепнул ей в ухо, позвал в буфетную — войти в ту же реку второй раз и опровергнуть эту сраную философию, из-за которой его выгнали из университета много лет назад. Невеста вздрогнула, напряглась, но не сильно. Корсет мешал. Она решила, что легкая разминка перед боем не помешает, даже наоборот. Вернувшись из подсобки, она обняла жениха и поцеловала его в седую плешь. Все закричали «Горько», а ей, разгоряченной воспоминаниями, было сладко. Тамада, старый мудак из Москонцерта, стал рассказывать мохнатый монолог голосом Левитана о том, что сегодня в космосе соединились два корабля — «Жених» и «Невеста», бортовые системы работают нормально, стыковка произойдет по адресу метро «Аэропорт». Все смеялись старой шутке времен Белки и Стрелки, первых космических пассажиров. Потом невеста бросила букет, все ловили, сбивая посуду. Он достался собачке, хозяйка которой была лютой подругой невесты. Собачка бегала по залу в поисках кобелька, но не находила. Старая была собачка, слепая уже, но шанс свой упустить не желала. П.П. посадил невесту к себе на колени, как много лет назад, но сидеть ей было неудобно. Корсет давил, да и неловко было перед женихом. П.П. гладил ее и говорил жениху, что он ему завидует, но это было неправдой. Жених верил значительному человеку, он уважал всех, кого видел по телевизору. Окосев окончательно, П.П. открыл ежедневник — еще нужно было заехать на премьеру в Большой, выйти на поклоны с Жизелью в качестве спонсора, потом ночной просмотр фильма с Де Ниро и съемка с ним для сайта. Маэстро объяснили, что он местный как бы дон, а это он понимал. Приглашение в клуб для тех, у кого за пятьдесят (лимонов), он порвал еще утром, зная, что там, кроме проституток и визажистов, никого не будет. Он никуда больше не поехал, зашел в бельевую подсобку, рухнул замертво на мешки с грязными скатертями, как много лет назад, ожидая, когда откроют метро.