Стояние в очередях дисциплинировало народ, придавало его ежедневному существованию высокий смысл: достал — счастлив, не достал — значит, есть чего желать, и вообще очередь объединяет людей плечом к плечу, рука об руку, многим до сих пор этого не хватает.

Так вот, познакомили Сергеева с девочкой из обувной секции — она была товароведом, папа ее — заведующий секции в Доме обуви, и мама по обуви руководила в горисполкоме, вся семейка небосоногая.

Самым красивым местом у девушки-товароведа была обувь, все остальное, мягко говоря, не блистало — мятая какая-то она была, все вроде ничего — руки, ноги, нос, а вместе не цепляло. Но возможность ее безграничная одаривать людей сапогами и ботинками привлекала к ней всех модных чуваков в округе, они кружили над ней орлами и одаривали любовью и конфетами «Мишка на Севере», но ей хотелось настоящей любви, а Сергееву — новых ботинок, и их желания совпали, как ответы в кроссворде журнала «Огонек».

Сергеев начал ухаживать за девушкой, скрывая истинные мотивы, он навещал ее в обувной секции, говорил ей только о распиравшем его чувстве, модных премьерах и даже читал стихи, в которых все дышало любовью, называл ее Золушкой, намекая на внешний вид и потерянный башмачок (так он изобрел 25-й кадр, пробивая ее подсознание). Девушка требовала прогулок на Воробьевы горы, но он мягко отказывался, ссылаясь на плоскостопие, потом, раскалив кудесницу прилавка до потери разума, он предложил ей серьезную программу на выходные, узнав, что в понедельник поступит итальянская обувь для ветеранов партии и ударников коммунистического труда.

Программа получилась емкая: обед в кафе «Лира» на «Пушкинской» (там теперь пошлый «Макдоналдс»), потом концерт в «Олимпийском» — итальянские звезды Аль Бано и Ромина и ночь любви на «Войковской» в квартире бабушки, уехавшей на дачу.

Обед прошел душевно, Сергеев для минимизации затрат поел дома котлет и пил только вино «Арбатское» из винограда неурожайного 82-го года из Подмосковья. Виноград тогда не уродил, как всегда, а вино получилось хорошее — немного бордового красителя и свекловичного спирта, и все. Девушка налегала на салат «Мимоза» и согласилась на бифштекс с яйцом, потом отполировала мороженым ванильным (два шарика) и кофе с двумя пирожными «картошка».

Сергеев, сжимая в руке потную трешку, боялся, что не хватит денег на расчет, но, слава богу, хватило.

Ощущение тех лет, что не хватит денег заплатить за стол, отравляло радость от трапезы, аппетит был хороший: наберешь и то, и это, а все боишься, что обсчитают суки, а денег в обрез.

В «Олимпийском» места были на третьем ярусе, там сидели одни астрономы, у всех в руках были подзорные трубы и цейссовские бинокли, до сцены метров 150, а высота третьего яруса — десятый этаж сталинского дома — что увидишь без прибора?

Девушка морщилась, она привыкла на первом ряду, вместе со стоматологами и парикмахерами, лучшими людьми эпохи развитого социализма. В первом ряду все видно, даже трусы у солистки и прыщ звезды, а с десятого этажа сцена — как спичечный коробок, а артистов вообще не видно. Если пьяный придешь, можно даже не узнать, кто выступает.

Итальянский певец Аль Бано вообще маленький, но поет хорошо, что все у него «Феличита», а жена его Ромина красивая, но поет плохо и скандалит с ним. Так про них писали тогда в журнале «Ровесник» — глянце 80-х.

Сергеев раз попросил подзорную трубу у соседа, он дал на секунду. Сергеев хотел, чтобы его девушка увидела получше, а потом сосед трубу забрал, сам хотел смотреть не отрываясь за свои 1,5 рубля на ноги Ромины, маньяк ебаный — так Сергеев окрестил хозяина дальнозоркой оптики.

Одно радовало Сергеева: на верхотуре было темновато, его ручки шаловливые разминали податливое тело наперсницы, и это как-то скрашивало дешевые места и прелюдия шла по нарастающей.

После первого отделения Сергеев предложил не терять время на невидимую культуру и поехать к бабушке и спеть дуэтом песню любви без зрителей и вживую.

Королева обуви согласилась, Сергеев убедил ее в чистоте намерений, и она желала его, как Везувий в минуту извержения. В такси он позволил еще подогреть свою любовь, водитель, опытный малый, предложил остановиться у «Динамо» и за три рубля оставить машину на полчаса для полного контакта пассажиров, но Сергеев твердо отверг соблазнительное предложение — у него оставалось всего два рубля. Вышло красиво: он еще раз доказал своей Золушке чистоту собственных помыслов.

Мотивы не имеют значения, настоящие женщины ценят только поступки.

Приехали на «Войковскую», Сергеев сунул ключ в дверь и оцепенел — дверь была заперта на цепочку, бабушка вернулась из Рузы, поломав планы внука на вожделенную обувь. Девушка поскучнела и стала канать, что ей надо домой полить кактус. Сергеев задушил ее в объятиях и вспомнил про тепловой узел в бабушкином подвале, который хорошо знал со времен детства золотого.

Он завел разговор об экстремальном сексе — тема для советской девушки оказалась новой, он увлек ее, рассказал, что в Европе все этим занимаются кто в соборе, кто в лифте.

В соборе сделать шансов не было, в лифте воняло, Сергеев предложил подвал, сухой и чистый, девушка согласилась.

Толкнув дверь в кромешную тьму, пара гнедых, запряженных зарею, окунулась не в океан страстей, а в журчащий поток дерьма, текущего по полу, — недоработка в системе ЖКХ грозила убить запретную любовь.

Отступать было некуда, они встали на кирпичики, внизу шумел ручей, в воздухе пахло любовью, они сплелись, как пара змей, но потеряли устойчивость, зыбкая конструкция их любви рухнула с кирпичей на грешную землю, девушка потеряла внешний вид и одну туфлю вместо девственности.

Сергеев нашел башмачок, обтер его от дерьма и надел своей Золушке. Он на удивление подошел, так она превратилась в принцессу, но в подвальном говне.

Сергеев привел ее костюм в порядок, посадил на такси на последний рубль, а сам пошел к себе на Песчаную. Ноги летели в старых ботинках последний раз, он чувствовал, что туфли у него уже в кармане, и не ошибся.

Утром позвонила Золушка, попросила приехать за ботинками. Она вынесла лакированную коробку, в ней лежали два мешочка, в них сияющие ботинки, он сразу их надел. Понял, что никогда больше не наденет другие, выбросил старые в урну и ушел походкой свободного человека.

Он шел и не чувствовал их, он летел в них над землей, у него наконец выросли крылья, нигде ничего не жало. Он понял, что старые туфли тянули его к земле, а теперь он мог летать.

Прошло много лет, у него огромный шкаф ботинок, которые он не успевает сносить, да и машина не дает насладиться упругой ходьбой — куда ходить?

Иногда звонит Королева обуви: приходи на распродажу, дам скидку. У нее свой бутик, мужчины нет, обуви стало много, а двуногих мало.

Сергеев не ходит, не любит сейлы и старых подруг — они расстраивают его, показывая своим видом, какой он старый.

У мужчин, рожденных при Сталине, есть ахиллесова пята: слишком насыщенное по времени прошлое и настоящее с бабками, давлением на все органы и пристальным вниманием представителей женского пола, годящихся кому в дочери, а кому-то и во внучки.