Становой уселся напротив, свободно раскинувшись в кресле и наблюдая за Дмитрием Алексеевичем с едва заметной усмешкой. Несомненно, он видел Вострецова насквозь, и то, что он видел, казалось ему чертовски забавным. Он снова развлекался, умело совмещая приятное с полезным. В этом деле ему не было равных: он, как никто, умел превращать людей в лабораторных крыс. Даже поза Станового вызывала у Дмитрия Алексеевича бешеное раздражение: предельно свободная и непринужденная, она в то же время не была развязной.

Такая поза хороша на дружеской вечеринке, в гостях, дома и даже в кабинете, но в своем собственном, а никак не в чужом, да еще при посторонних. Дмитрий Алексеевич чувствовал себя оскорбленным, причем оскорбленным намеренно, с умыслом.

Протеже Станового сел рядом, заполняя все кресло своей оплывшей тушей. Он не был очень толст — скорее уж, полноват и несуразен. Его крупное тело имело грушевидную форму, заметно расширяясь книзу и переходя в непропорционально огромные, косолапые ножищи со ступнями сорок седьмого размера. Плечи у него были узкие, покатые, и к этим почти женским плечам мать-природа шутки ради присобачила мосластые лапищи, которые были под стать ногам. Голова посетителя повторяла форму тела, и в целом он здорово смахивал на человечка, кое-как слепленного из двух груш — большой и маленькой — и нескольких воткнутых в более крупную грушу веточек. Мутноватые поросячьи гляделки, расположенные по бокам длинного унылого носа, испуганно моргали на Дмитрия Алексеевича, светлая рубашка с коротким рукавом под мышками потемнела от пота, и на лысине, слегка прикрытой жидкой прядью волос, тоже поблескивали крупные капли. Словом, это был тот самый изобретатель, которого Дмитрий Алексеевич видел накануне по телевизору. Да, Становой привык действовать быстро, по-суворовски: с момента выхода передачи в эфир минуло не больше полусуток, а это нелепое, обильно потеющее создание уже сидело в кабинете Вострецова и хлебало его кофе, свободной рукой прижимая к животу потрепанный матерчатый портфель — судя по виду, пустой. «Для денег он его, что ли, приготовил? — подумал Вострецов, косясь на портфель. — Ну так это он зря».

— Итак? — осторожно сказал он с вопросительной интонацией, поднося к губам чашку с кофе.

Он сделал глоток и внутренне содрогнулся: кофе был отвратительный. Новая секретарша Дмитрия Алексеевича никак не могла освоить нехитрую науку обращения с кофеваркой, и бурда, которой она поила своего босса, по вкусу напоминала жидкое дерьмо с примесью гудрона. Девчонка вообще была бестолкова и не имела в своем активе никаких достоинств, кроме стройных ножек, вертлявой попки и умеренно смазливой мордашки. Дмитрия Алексеевича она безумно раздражала, но он понимал, что иначе нельзя. Становой был прав, когда привел ему эту девку вместо опытной, вышколенной, но чересчур проницательной Антонины Егоровны. Прежняя секретарша Вострецова готовила отменный кофе и содержала делопроизводство в идеальном порядке. За долгие годы работы она так поднаторела в своем деле, что могла бы, пожалуй, на какое-то время с успехом заменить своего шефа. В этом-то и состоял ее главный недостаток: она слишком много видела и понимала, и в последнее время Дмитрий Алексеевич начал все чаще ловить на себе ее озадаченный взгляд. Он уже начал подумывать о том, чтобы найти благовидный предлог для ее увольнения, но тут Антонина Егоровна, возвращаясь домой в день получки, нарвалась на уличного грабителя, и нашли ее, когда тело уже совершенно окоченело. Это в высшей степени печальное событие пришлось настолько кстати, что Дмитрий Алексеевич впоследствии не раз ловил себя на мысли: а было ли оно случайным?

Становой к кофе не притронулся, потому что бывал здесь не раз и, в отличие от Вострецова, никогда ничего не забывал. Зато посетитель хлебал это пойло как ни в чем не бывало, да еще и задирал с видом знатока и ценителя свои жиденькие брови. Можно было подумать, что кофе ему действительно нравится; впрочем, могло оказаться, что этот нелепый человек попросту недурно воспитан. Услышав вопрос Вострецова, он слегка вздрогнул, с видимым сожалением поставил чашку на блюдце и, собираясь с мыслями, испуганно заморгал глазами. Вострецов подумал, что пытаться делать дела, имея такую морду, — затея пустая, безнадежная. Такие не умеют требовать — только униженно просить, да и то в рамках приличий. «Извините, пожалуйста, скажите, пожалуйста, не могли бы вы, если вас не затруднит… Нет? Ах, ну что же, простите великодушно, на нет и суда нет.

— Видите ли, — неуверенно начал посетитель, — я как-то даже не знаю… Я полагал, что вы в курсе, и… э… собственно…

— Простите, Артур Вениаминович, — на мгновение сверкнув своей обаятельной улыбкой, перебил его Становой. — Дмитрий Алексеевич, скорее всего, не в курсе. Это моя вина, я просто не успел посвятить его в подробности. Если позволите, я сделаю это сейчас.

Вострецову захотелось сердито поморщиться, но он сдержался, хотя это стоило ему немалого труда. Не хотел он знать никаких подробностей, и изобретателя этого видеть не хотел. И не хотел он браться за это дело, от которого за версту разило очередной авантюрой — как, впрочем, и от всего, что затевал его неугомонный приятель.

— Одну минуту, — сказал он, для убедительности поднимая кверху пухлую белую ладонь. — Боюсь, технические вопросы находятся вне моей компетенции. Я ведь, по сути дела, обыкновенный главный бухгалтер, что бы там ни было написано на моей двери. Признаюсь, я видел телевизионную передачу с вашим участием… — Тут он бросил неприязненный взгляд на Станового и получил в ответ такую же быструю, почти незаметную улыбку, всколыхнувшую в нем улегшееся было раздражение. — Признаться, то, что говорилось в ней о вашем изобретении, вызвало у меня… ммм… ну, скажем, легкое недоверие. Какая-то жестяная коробка… ну, пускай две коробки… И вы утверждаете, что это… гм… приспособление способно притянуть на себя циклон?

Во время разговора он смотрел не столько на изобретателя, сколько на Станового, и вид последнего ему не понравился. В глазах у друга Макса прыгали знакомые веселые чертики, означавшие, что у него уже все решено и подписано. Друг Макс был не из тех, кто откладывает дело в долгий ящик, и вчерашнее выступление по телевизору было, скорее всего, не началом, а завершением какой-то очередной комбинации. Раз уж Становой выставил на всеобщее обозрение это бледное чучело, значит, дело зашло достаточно далеко и спорить с ним бесполезно. Собственно, Вострецов понял это сразу, как только посмотрел репортаж по телевизору, и уже произвел все необходимые расчеты, оставалось лишь узнать, что конкретно затеял Становой и каким образом он намерен все это провернуть.

— Способно, — на долю секунды опередив изобретателя, сказал Становой и, откинувшись на спинку кресла, с чрезвычайно довольным видом скрестил руки на груди. — Еще как способно! Я сам это видел. Да, кстати, Артур Вениаминович, я забыл спросить: а как насчет нежелательных последствий?

— Извиняюсь, — с запинкой проговорил изобретатель и пожал покатыми плечами. — Какие же могут быть нежелательные последствия? Нужен вам дождь — включаете установку, не нужен — не включаете…

— Ну а все-таки? — не отступал Становой. — Если, к примеру, кто-то по халатности, скажем, забудет выключить аппарат или, я не знаю, даст слишком большое напряжение… Не превратится ли наш дождик во всемирный потоп, ветерок — в ураган, а гроза — в конец света? Понимаю, что вас от такой постановки вопроса, мягко говоря, коробит, но вы уж простите нам с Дмитрием Алексеевичем наше невежество. Ведь это вы — ученый, изобретатель, светлая голова, а мы — технари, приземленные практики. Дмитрий Алексеевич, как он сам верно заметил, имеет дело в основном с финансовыми документами, а я, если разобраться, и вовсе простой пожарник. Видите, какая складывается ситуация: фактически, я намерен купить у вас… э… ну, скажем так, усовершенствованный огнетушитель. Дмитрий Алексеевич должен выделить на это необходимые финансовые средства, а вы, уж будьте так добры, не сочтите за труд растолковать нам, неграмотным, чего от этого вашего огнетушителя ждать. Ведь, насколько я понимаю, прибор не только не прошел сертификацию, но его пока как бы вообще не существует, не так ли?