«А что, если всё дело в изобретении клетки?»

«Не тем мозг отяготил. Клетка… Вот скажите на милость, какая такая гадина придумала чужих мужей и детей в выходные?!»

«Додумался, умник».

«Я такой».

«Ну да, демагог и лентяй».

«В разговорном новоязе «демагог» может означать презентацию фильма «Гоголь».

«Я именно об этом. Помнишь, как бывшая тебя назвала?»

«Наезд не засчитан. Заметь, о лени – ни мысли, ни слова».

«Сам заметь».

Долой лень! Но не всю сразу. Я надеваю очки, приподнимаюсь и… подкладываю под спину диванную подушку. Теперь вижу, что глаза хомяка открыты. Мне кажется, он понимает, как его провели, уговорив побыть одну целую жизнь хомяком. Он пытается поймать мой взгляд, чтобы в мое лицо грубо ответить всем обидчикам разом. Или всем обидчикам сразу в моем лице? Я умело отвожу взгляд, но если однажды ему посчастливится меня подловить, то придется прочесть в хомячьих глазенках укоризненное:

«Ловко же вы, твари, устроились тут у нас».

Я не найдусь с ответом, кроме как уточнить:

«Где это «тут у нас»?»

Мне совершенно не светит отдуваться за всех. Неклиматит. Так говорили в детстве.

Отличное словечко в условиях глобального потепления. Просто незаменимое. Классно, что вспомнил. Неклиматит. Надо бы исхитриться перевести его на норвежский и подарить Грете Тунберг. Уж она-то найдет, кому и куда его впендюрить.

«Геморрой извел?»

«Если бы. Неклиматит».

«Заело?»

«Ничего подобного. Пример конструирую. Из жизни. В Крыму климат классный, но мне все одно неклиматит. Стильно поменял направление, скажи?!»

«Супер».

«В Испанию было бы переехать еще лучше, но не светит».

«Хоть и сильно климатит».

«Как-то так».

Я нашариваю возле постели недочитанную газету и делаю вид, что внезапно увлекся заметкой. Для убедительности громко хмыкаю. Хомяк недоверчив, мнителен, приходится изощряться. Сейчас он от обиды поскребет себя лапами по животу, сверху вниз. Он все время так делает, когда досадует на мое невнимание. Поэтому на пузатом тельце заметны две проплешины. Будто вездеход проехал по выгоревшей степной траве. Я когда-то валялся в такой, в стройотряде, недалеко от Астрахани, смотрел в пропыленное до серости небо и мечтал о бесконечно яркой жизни. Увы, жизнь вышла как то самое небо. Обычно серая, иногда бесконечная. О последнем скажу отдельно: я так и не разобрался, хорошо это или не очень. Похоже, что не то место и не то небо выбрал для мечтаний. Вот и «наглядел» в цвет.

Возможно, что в одной из минувших жизней мой зверек был стиральной доской и так заучил движения рук прачки, что перенес их с собой в жизнь следующую. Я невольно подумал о собственных странных привычках, но ничего шокирующего о своей прошлой жизни не узнал. Скорее всего, формально подошел, не вдумчиво. И заглянул неглубоко.

19

Тем, кто ко мне заходит по первости, я в обязательном порядке рассказываю, что в предшествующем – до знакомства со мной – воплощении хомяк был крупным хомячьим начальником. Он обязан был выделяться значительным пузцом, статус обязывал, и носить портки. Портки у хомяков вроде как эполеты. Предписанный предмет туалета держался на пузе не бог весть как уверенно, без подтяжек было не обойтись. От них и след – тёрли.

Хомяку эта история нравится, он всячески поддерживает заданный имидж отставного чинуши: надувает щеки, смотрит на гостей брезгливо-пренебрежительно: «Припёрлись тут хомяков от дел отрывать».

Море очарования.

20

Хомяка я зову Хомячурой, хотя до этого звал Мамукой. Так совпало, что повстречались мы с ним в закоулках Птичьего рынка аккурат на следующий день после того, как на человеческом рынке, Черемушкинском, я был обсчитан буквально нечеловечески. Немилосердного негодника продавца свои называли Мамукой. Лица его я толком не помнил, однако стоило только узреть хомяка – будто озарило: да вот же он, жулик чертов! Такая же самодовольная щекастая рожа с глазами плута и проныры. Почти точная копия, только в миниатюре. «Мини он».

Возможно, это был узор из фантазий, обид и уязвленного самолюбия, но ведь сложился же!

В общем, имя Мамука хомяк получил еще до того, как стал моим. Минут за десять до завершения сделки. Половину этого времени продавец исследовал собственные карманы на предмет сдачи. Потом складывал, вычитал, божился, что недостающее лично доставит завтра буквально с утра. И поскольку веровал не сильно, не истово – или я не очень «внушал»? – то дополнительно, чтобы не сказать «опционально», клялся здоровьем матери и детей. Здоровье жены, отца и прочей родни уже, по-видимому, кому-то пристроил. Кому-то с подростковым порогом доверчивости или покупавшему не на свои. Я же лох среднестатистический, битый, поэтому был недоверчив и неуступчив. Тогда мне было предложено покрыть недостачу кроликом. Однако эта часть сделки не устроила торговца кролями, недружелюбно соседствовавшего с продавцом хомяка.

– Лет хомяку сколько? – спросил я у мужика.

Словно пробегом поинтересовался. На самом же деле я внутренне принялся выстраивать мотив для признания цены «без сдачи», стихийно и непоправимо образовавшейся, пусть неправильной, но по большому счету вполне допустимой. Конечно, хомяк обходился мне, прямо скажем, дороговато, но и кривить душой не буду, не скажу, что вовсе не по карману. В то же время слишком большое облегчение выходило карману. Вот такие мы, люди и карманы, разные. Что людям хорошо, то карманам… А кролик… Что кролик? Кролик вообще ни с одной стороны не вписывался в план моего бытия. Пусть и снизошел бы кролековод до блаженного доверия в честность хомякозаводчика. Разве что рагу из крольчатины? Но я про такое только читать умею. Готовить – нет. На готовку пришлось бы звать кого-нибудь опытного, искушенного. А у меня, как назло, ни одного живодера в знакомых. Да и жертвовать половиной порции я был не готов.

Попросту говоря, от животного, уже нареченного Мамукой, отступиться мне было никак невозможно.

– Лет, говорю, сколько? – повторил я вопрос.

– Совсем молодой еще, никакой седины в подмышках, – споро нашелся мужик.

И сделка была скреплена передачей товара. Понятное дело, что без заныканной продавцом сдачи.

«Добро пожаловать в мой личный санкционный список, ты, сволочь вертлявая», – пожелал я ему мысленно на прощание, уклоняясь от грязнорукого рукопожатия. Тут же подумал вскользь, но с тоской, что единственное, чем я могу продавца наказать, так это оставить как есть орфографические ошибки, опечатки и «дебилизмы» в тексте, который тот вознамерился бы опубликовать в издательстве, где я служил. Но вот незадача. Для этого вороватый субъект должен был бы как минимум облагородить или унизить бумагу какой-нибудь мыслью. Я же сомневался, что этот чувак вообще умеет писать, что не могло исключить у него наличия кандидатской, а то и докторской степени. Впрочем, это не интересно. Скучно даже. Вероятность нового пересечения наших путей была равноценна статистической погрешности. В мой санкционный список продавец хомяка был внесен под шестьсот пятьдесят вторым номером. Безымянным крестом. В тот день мне была созвучно именно это число. Зачитал про себя как по писаному «шестьсот пятьдесят второй» и забыл. Вот Трамп – тот все помнит! Он, как и я, наверняка усвоил с пяток имен моих соотечественников-инопланетян, прикинувшихся законодателями, шампанским чествовавших избрание заокеанского брата по разуму. Причем того гуманоида однажды могут исхитриться турнуть пинком под жопу, а наших – нет. Наших никто не тронет, потому что… Потому что про «не тронь» все помнят. И свято чтут в угоду обонянию.