Затем осмотрели лагерь батальона. Везде порядок, всё выверено, как по линейке, посыпано, покрашено, побелено, выкорчевано или вырублено под самый корень. Нерях нет, сидят сейчас в самом далёком доте. У остальных «вид лихой и придурковатый».

Ненашев специально продемонстрировал его накануне, скорчив соответствующую рожу, вызвав у строя смех до слёз и колик в животе. Как можно жить в армии без чувства юмора, Панов не представлял. Зато сегодня высокая комиссия очень удивлялась, насколько ей рады. Народ просто лучился улыбками.

А начальник штаба батальона неожиданно оценил гениальность мысли командира, поставившего лагерь рядом с сапёрами. Контраст лишь усилил положительное впечатление.

Наглядной агитации хоть и немного, но выполнены плакаты на пока ещё недосягаемом здесь уровне, чему обрадовался Печиженко. Чего только стоят лозунги, выполненные большими буквами на кумаче! Рекомендованные сверху и те, висевшие задолго до перестройки в каждой ротной ленинской комнате. Слова били прямо в сердце и звали на подвиг: «Решения XVIII съезда в жизнь!» и «Слава ВКП(б)!». При виде их Пазырев чуть поморщился: в усердии комбат немного перегибает, но в целом верно.

Баня привела полкового комиссара в полный восторг. Вот как надо решать проблемы!

Столовая и медпункт батальона вызвали редкие замечания, но понравились. Повариха приготовила обед и испарилась, понимая и торжественность момента и не желая подвести капитана.

Ненашев слышал восторженные возгласы и грустно улыбался. Жаль вложенного труда в столь великолепную цель для немецкой артиллерии[73]. Но он сделал всё правильно и для людей. Мерзости, описанной Астафьевым в его «Проклятых и убитых», допустить нельзя.

То, что, не поднимая пыли, батальон прошёл по маленькому плацу, заранее политому водой, и открывая рот на рекомендованную капитаном ширину приклада, генерал оценил особо.

Несмотря на образцовый порядок, строевая выправка бойцов, мягко говоря, хромала. Это вслух отметил и сам Ненашев, пообещав за следующие десять дней подтянуть личный состав. Говорил он искренне, поскольку отрабатывались лишь особые строевые приёмы: смена боевого порядка в поле.

Разумеется, дальше следовал гвоздь программы! Фуршет в отдельной палатке. «Поляна» была накрыта неплохая. Нет, особых изысков не наблюдалось. Домашняя колбаса, сало, картошка, зелёный лук, хлеб. Классика любого застолья – солёные огурцы. И пара курочек, приготовленных белорусской поварихой по любимому рецепту Панова. К выставленной водке Ненашев добавил графин домашней клюквенной настойки и дарёный французский коньяк.

В неформальной обстановке, на правах хозяина Максим «запустил конвейер», традиционно подняв первый бокал «За товарища Сталина!» и по-простому закусив благородный напиток огурчиком. Даже Пазырев не отказался, увидев французскую этикетку на бутылке. Капитан поймал задумчивый взгляд Реуты. Мыслей полковника читать он не умел, тот же всё прикидывал – скоро ли Ненашев займёт его место.

А подвыпивший и раскрасневшийся Печиженко долго выговаривал Максиму:

– Учиться тебе надо, хлопец… Ты на нас с генералом не смотри. Ну, смогу я, допустим, в атаку бойцов повести! И даже дивизией командовать смогу, но как долго? Вижу, как армия меняется, и что же будет через год, два, пять лет? Если честно, такие, как я, должны уйти, или станем тормозом.

«В академию? К двоечникам, что ли. – Панов неожиданно для себя фыркнул, вспоминая, как начальник Академии имени Фрунзе совсем недавно испрашивал для себя право отчислять слушателей по неуспеваемости и перейти в 1941 году на качественный отбор[74]. Но сразу, иронично скривив губы, поправил себя: – Нет, профессором». – Академия огранила талант и настоящих самородков.

– Ты иначе как выше капитана не поднимешься, – не понял реакцию полковой комиссар.

– Поднимется, – как-то загадочно усмехнулся Пазырев.

Перед самым завершением мероприятия комбат «неожиданно» вспомнил о переезде штаба. Запыхавшийся Суворов быстро принёс бумаги. Каждый генерал должен уметь расписаться на бумаге в месте, где ему укажут, а полковник – сам найти строчку.

Формально получено разрешение на «внезапную» учебную боевую тревогу в ночь с субботы на воскресенье, а на самом деле…

Много чего интересного можно сделать с документом, где на последнем листе красуется только затейливая подпись и легко можно поставить печать штаба укрепрайона.

С одной стороны, комбат был доволен, сотворив немыслимое дело. Нет, на рекорд в семь дней он не претендовал. Как и на желанный бы здесь результат шестидневной войны. Но время ушло не коту под хвост[75]. Уметь надо! Ненашев полностью выполнил, и даже в чём-то перевыполнил, полугодовой план боевой подготовки округа. Два часа в месяц, отведённые для изучения иностранных армий, превратились в ежедневный кошмар лейтенантов. Бывший полковник не сорвал ни одного занятия[76].

А ещё шло постоянное внушение красноармейцам: «Мы защищаем не только первое пролетарское государство, но и социалистическое отчество. Драться станем за жён, сестёр, матерей да и за самих себя. Враг на Западе не знает пощады, ему нужна только земля».

На тактических занятиях и учениях батальон просто жил, а особая команда обеспечивала сносный быт и в палатках. Но к концу дня люди валились с ног от усталости.

С другой стороны, дёрни их с этих позиций, многие станут чуть более грамотными бойцами. Всё пока свелось к подготовке разового боя на досконально знакомой местности.

За настроением во взводах и ротах комбат следил особо. Каждое утро начиналось с доклада, кто что сказал, ответил, что пели на вечерних посиделках. Люди немного, но менялись. Общий настрой примерно такой: мы, конечно, бурчим, сомневаемся, спорим, но верим – трудности временные, всё преодолеем ради будущей счастливой жизни. Иногда звучало что-то привычное, про окопавшихся врагов, но не суть. Где ещё услышишь спор, когда мы построим коммунизм. В него многие верили. Верили, что неизбежно наступит время, когда навсегда исчезнет всякое зло и неправда.