- Ее нужно разрушить?

- Ограничить. Россия не оправдала…

- …оказанного ей высокого доверия! - довольно тупо сострил я.

Но Разумовская даже бровью не повела. Она была холодна, как лед. И нарезала свои сентенции словно бритвой.

- Она не оправдала возлагавшихся на нее надежд. Поэтому люди, чувствующие ответственность за ситуацию в мире, приняли решение поставить преграды разрушительному и опасному влиянию нашему с тобой отечеству.

- «Весь Запад пришел высказать свое отрицание России и преградить ей путь к будущему», - процитировал я. - Федор Иванович Тютчев. Писано накануне Крымской войны.

- Молодец был Федор Иванович. Жаль, что нынешним российским мыслителям до него далеко. Не богатыри. Но, как видишь, речь идет о пороке неизлечимом… Как и российское пьянство, как и российское неистребимое желание сначала грешить, потом каяться и находить в этом какое-то извращенное удовольствие.

- Если у меня глаза синего цвета - это тоже неизлечимый порок?

Разумовская спокойно допила свой кофе.

- Мы закончили? Или будем продолжать политзанятия для ленивых и нелюбопытных.

- Будем продолжать, - уперся я. - Итак, мудрые господа прямо так сели, подумали и постановили?

- Ты прекрасно знаешь, как все происходит, - укоризненно сказала Разумовская. - Такие решения сначала вырабатываются путем дискуссий в закрытых кабинетах, обсуждений в более широких аудиториях, экспертных сообществах, путем научного анализа…

- Сбора разведданных, - ввернул я, надеясь хоть как-то уязвить Анетту.

- И разведданных тоже, - спокойно согласилась она.

Стыдиться и скрывать здесь, на ее взгляд, было нечего. И действительно, чем одни данные хуже других? Данные и есть данные. Какая разница, какими способами они добыты.

- А затем эти решения обретают форму политических и государственных идей, которые, в свою очередь, приводят в действие конкретные механизмы. Например, есть механизм превращения демократических выборов в государственный переворот. Никто его ни от кого не скрывает.

- Анетта, это же набор банальностей. Неужели ты этого не понимаешь?

- А я тебя честно предупредила, что речь идет о вещах общеизвестных. Банальности - не неправда, а общеизвестные истины. Общеизвестные, затертые, но - истины.

- Как же нас будут ограничивать?

- А ты еще не понял? Ограничат - значит лишат возможности мешать жить другим. Для этого Россию погрузят в дрязги и споры с Прибалтикой, Грузией, всякими там Молдовами… Они будут грызть ее непрерывно и безжалостно. И бесстрашно, потому что за ними будут стоять большие дяди. Ее будут унижать и оскорблять, лишая таким образом опасных иллюзий и бесполезных заблуждений. В этой бесконечной пытке американцы и европейцы покажутся нашим соотечественникам ангелами с крыльями. Уже сегодня для наших доблестных граждан, тоскующих о былом величии, страшнее Грузии зверя нет! То ли еще будет?

- Суки рваные! - вдруг вырвалось у меня.

- Вот как? - Разумовскую мое неполиткорректное замечание ничуть не задело. - А не надо быть дураками и лузерами. У нас были все шансы, но мы не смогли ими воспользоваться. Кстати, тебе не приходила в голову простая мысль: может быть, время нашего народа-богоносца прошло? Надорвался он в испытаниях, которые сам вызвал на свою голову… Как это там у Некрасова? «Все, что мог, ты уже совершил! Создал песню, подобную стону, и духовно навеки почил?..»

- Запомнила! - пробормотал я, невольно подумав, что совсем недавно об этом же мы говорили с Женькой и я сам говорил чуть ли не то же самое.

- На днях специально перечитала, - не стала напускать на себя излишнюю ученость Анетта. - В Интернете. Вдруг вспомнилось - «духовно навеки почил»… А что это? Откуда? Ну и набрала в Google. Кстати, очень познавательное чтение.

- Там еще есть про то, что «вынесет все - и широкую, ясную грудью дорогу проложит себе».

- Да что ты говоришь?! - издевательски вопросила Анетта. - Вот жалко, что я не дочитала! Это, наверное, про коммунизм?

В том, что говорила Разумовская, для меня не было ничего неожиданного. Мы с отцом и эту точку зрения обсудили не раз. Он во время этих разговоров, между прочим, напомнил мне, что и в Крымскую кампанию было немало тех, кто желал России поражения, а позору России «огорчались не слишком»… В этом совершенно открыто признавались. Это было модно и считалось «прогрессивным». Так что тут у нас наследственные недуги.

Но почему-то мне раньше казалось, что Разумовская все-таки не из этих, что она многое наигрывает, изображает, преувеличивает, потому как ей по должности положено. А выходит, моя Анетта и не думала притворяться!

Надо честно сказать, мы все-таки странная пара. Какие-то извращенцы. И только этим можно объяснить, почему мы уже столько лет вместе. Есть вещи, которые я в людях ненавижу, в Анетте их с избытком, но ее я люблю. Есть в людях качества, которые она презирает откровенно и демонстративно, и во мне их вполне достаточно, но почему-то я никогда не сомневался, что она любит меня.

Она вся - решимость действовать, повелевать, и никаких сомнений в своем праве на это у нее нет. Я всегда первым делом думаю о том, что будет, если ничего не делать. И обычно у меня бывает масса объяснений своему бездействию. Мы, люди восточные, понимаешь, доверяем своей интуиции, внутреннему чувству справедливости, поскольку именно они изначальны и верны, а законы человеческие пишутся и переписываются в угоду моменту, это я как юрист лучше других знаю…

Анна Юрьевна Разумовская - это воля, высокомерие и беспардонная практичность, а я всегда думаю, вправе ли я помыкать кем-то и к чему это приведет? А вдруг ни к чему хорошему? Устраивать судьбы народов я бы ни за что не решился. А она берется за них запросто. Потому как совершенно убеждена в своей правоте.

Я с трудом выношу всякий гонор, кичливую заносчивость. В Разумовской же этого добра сколько угодно, включая намеки на аристократизм и родословную, ведущуюся чуть ли не от Гедиминовичей.

Вот и получается: от гонора меня воротит, а без Анетты не могу. Казус природы, игра неведомых страстей! Наверное, именно о таких чувствах великий Лопе де Вега сказал: «Кто не обожает недостатки той, которую он любит, тот не может сказать, что он в самом деле влюблен». Но надо отметить, что до такого состояния, о котором поведал незабвенный классик, я еще не дошел. Полюбить гонор Разумовской во всей его красе и откровенности выше моих сил. В моем положении его просто лучше не замечать.

- Господи, Ледников, не смотри на меня так! Я не чудовище и не безродный космополит. Но надо же трезво смотреть на вещи.

Да-да, они всегда призывают трезво и разумно смотреть на вещи, подумал я, а потом оказывается, что это означает просто сдать свою страну.

- Ты знаешь, моей маме уже много лет - я ведь была очень поздний ребенок, - вдруг печально сказала Разумовская. - В последнее время она страшно сдала. Вдруг совершенно невыносимо одряхлела. Но не хочет этого признавать. Все время пытается что-то делать - готовить, покупать продукты, сама тащится за пенсией, хотя ноги уже не несут… В результате я все время боюсь, что она спалит кухню. Или окажется под машиной. В магазине ее обворовывают, пенсию какие-то подонки вытащили… Я пытаюсь ее убедить, что не надо все это делать, а она обижается, все время вспоминает, какие сумки таскала когда-то домой после работы, как сама делала в доме ремонт! Да помню я эти сумки, ну и что? Кончилось это время. И не вернется. Надо только признаться себе в этом и не усложнять жизнь - другим и себе в первую очередь. Это и к нашей разлюбезной державе относится.