Эти люди сражались за ее страну, за ее отца и за нее самое, жертвуя свои жизни во имя святой Российской империи, некоего абстрактного представления, которое летом 1915 года приобрело для Анастасии более личный характер. Семья Романовых находилась под защитой армейских подразделений, патрули несли охрану по периметру их резиденции, солдат выстраивали вдоль улиц, по которым проезжало семейство. И все члены семьи, в свою очередь, тоже имели тесную связь с военным корпусом государства, выступая в роли почетных полковников и шефов полков; все, это если не считать Анастасии, которую посчитали слишком молодой, чтобы возложить на нее такую обязанность. Данное обстоятельство, так же как и избыточный вес, служило для нее поводом для постоянного отчаяния: даже офицеры на борту яхты «Штандарт» без зазрения совести дразнили Анастасию, утверждая, что ей очень повезет, если она станет шефом какой-нибудь захудалой пожарной команды в Санкт-Петербурге {11}. Но на помощь Анастасии пришел ее отец. Пятнадцатого июня 1915 года – в день четырнадцатилетия Анастасии – Николай II присвоил своей дочери звание почетного полковника и шефа 148-го пехотного Каспийского полка {12}. Согласно традиции требовалось провести парадное построение, вынос знамени и церемониальное прохождение полка, принимаемое полковником – шефом полка, сидя верхом на лошади. Все эти детали, без всякого сомнения, были бы в радость Анастасии, если не ради самого ритуала, то хотя бы ради возможности оказаться центром всеобщего внимания. Но в то время ее полк находился в далекой Галиции, ведя бои с германскими и австро-венгерскими войсками вдоль реки Днестр; Анастасии пришлось ждать два месяца, прежде чем она при короткой встрече в Александровском дворце смогла наконец получить официальное поздравление от командира этого полка полковника Василия Колюбакина {13}. Тем не менее она старалась не упустить ни одной детали, получив, как она с гордостью записала, «доклад о моем полке» и сочтя «все это очень интересным» {14}.

Август 1916 года положил начало третьему году войны. Военные неудачи, нехватка боеприпасов и амуниции и неудачно спланированные операции не оставили камня на камне от надежд на быструю и решительную победу над противником; вместо побед армию преследовали катастрофы и отступления, а внутри страны росло разочарование и недовольство населения. Предыдущим летом Николай II, под сильным давлением со стороны жены, полностью зависимой от вмешивающегося во все Распутина, невзирая на возражения своего правительства, взял на себя командование русской армией, и половину своего времени он стал проводить в городе Могилеве, где находился штаб верховного командования, или Ставка, и куда к нему приезжал, если здоровье позволяло, цесаревич Алексей. Оставшись одна в столице империи, которую Николай переименовал в более русском стиле в город Петроград, императрица Александра добилась печально нелестной репутации, поскольку, подталкиваемая Распутиным, она требовала, чтобы ее муж менял министров с такой безумной скоростью, которая ничего иного, кроме вреда, правительству не несла. Тучи сгущались, и даже члены семейства Романовых открыто шептались о возможности переворота и революции.

Это лето оказалось последним летом беззаботной жизни Анастасии, то были месяцы, в которых пребывание в Царском Селе чередовалось с поездками вместе с матерью и сестрами в Могилев. Анастасия скучала по отцу и получала удовольствие, когда семья снова собиралась вместе, когда императорский поезд заводили в какую-нибудь уединенную ветку на окраине города и можно было больше не соблюдать формальностей. По утрам великие княжны знакомились с местами, расположенными по окрестности, гуляли по лесу, останавливали удивленных крестьян и детей железнодорожных рабочих и всегда давали им что-нибудь из еды или угощали конфетами {15}. Каждый день императрица вмести с дочерьми ездила на автомобиле в Могилев, где в доме губернатора царь Николай II пользовался комнатой на двоих вместе с цесаревичем Алексеем. Здесь императрица и дочери присоединялись к ним на время второго завтрака и чаепития, после которых следовали прогулки по Днепру или путешествия по песчаным холмам. Последнее, по воспоминаниям баронессы Буксгевден, можно приравнять к настоящему суровому испытанию, в котором «преобладала боль, а не удовольствие», поскольку Николай любил все, что связано с физической нагрузкой, и не считал нужным обращать внимание не только на явственно видимые преграды, но и на возможности тех, кто сопровождал его. Для императора было обычной практикой быстрым шагом отправиться в путь, взбегая на холмы и бегом спускаясь с них, перелезать через заборы и форсировать ручьи, оставляя позади всех, кто изо всех сил старался не отставать от него: своих детей, своих офицеров и даже гостей, приглашенных им. И не раз, и не два группы таких выбившихся из сил и задыхающихся людей забредали во двор какой-нибудь удаленной дачи, удивляя своим появлением семейства, которые мирно пили чай и были совсем не в восторге от такого непрошеного вторжения. Однако достаточно скоро большинству удавалось узнать в бесстрашных путниках, храбро шагающих через их газоны и лужайки, лица, хорошо знакомые им по открыткам и иллюстрациям, и тогда они сами неуклюже расталкивали друг друга, чтобы отвесить поклон и поднести букет поспешно сорванных цветов хихикающим великим княжнам {16}.

Подобные посещения, как говорил Жильяр, «слишком короткие» с точки зрения великих княжон, вносили некоторое оживление в «их однообразную и бесцветную жизнь» {17}. Однако военные проблемы не позволяли Николаю отвлекаться от них надолго и принуждали его семью возвращаться в Царское Село, что для Анастасии означало возвращение к урокам и к палатам ее госпиталя, к тем малозначимым событиям, которые определяли приливы и отливы в течении ее дней. И вместе с тем эти дни, столь неумолимые в их бесконечной повторяемости, могли изменить свое течение в сторону насильно навязываемой неопределенности.

Находясь под влиянием своей матери, великие княжны относились к имеющему позорную известность Распутину не иначе как к подлинному святому, благодаря молитвам которого их брат продолжает жить. Как вспоминала Ольга Александровна, «создавалось впечатление, что он нравится всем детям. Рядом с ним они чувствовали себя легко и спокойно» {18}. Как отмечала их тетка великая княгиня Ксения Александровна, с ранних лет Александра приучила их избегать всякого упоминания об этом крестьянине и даже скрывать его приходы от любопытных слуг. «Он всегда находится там, входит в детскую комнату, заходит к Ольге и Татьяне, когда они готовятся ко сну, и сидит там и ласкает их» – так жаловалась она в 1910 году по поводу того, как ведет себя Распутин, и считая такое положение дел совершенно невероятным и за гранью понимания» {19}.

Подобно секретности во всем, что касалось болезни Алексея, такого рода поводы для разногласия заставляли людей верить в худшие варианты развития событий. Одна из нянек, которые несли службу во дворце, обвинила Распутина в том, что тот изнасиловал ее, и разнесла эту новость по всему Санкт-Петербургу. Новость была подхвачена и стала основой слухов, получивших широкое распространение, после того как придворная гувернантка София Трубецкая пожаловалась на его дурное влияние в Царском Селе и потеряла свой пост в силу роли, которую этот крестьянин играл при дворе {20}.

«Наш друг, – писала Александра о Распутине в своем письме Николаю, – так доволен нашими девочками; он говорит, что им пришлось вынести слишком многое для своих лет, и это очень обогатило их души» {21}. Спустя всего десять дней после этого письма, вечером 29 декабря 1916 года, Распутин принял приглашение навестить князя Феликса Юсупова в его петроградском дворце. Юсупов, обладатель несметного состояния, аморальный и известный своим беспутством муж княгини Ирины Александровны, двоюродной сестры Анастасии, собрал группу заговорщиков, в состав которой входил и двоюродный брат Николая II, великий князь Дмитрий Павлович. При ее содействии он совершил убийство Распутина так, как это могло быть только в мелодраме или в ужасной сказке, сперва отравив, потом застрелив, а затем заколов того кинжалом, прежде чем опустить его тело под лед одного из притоков Невы. Известие о преступлении и о найденном теле Распутина повергло императорскую семью в шок. Анатолий Мордвинов, один из адъютантов Николая II, вспоминал реакцию великих княжон на эту новость: «Они сидели на диване, тесно прижавшись друг к другу. Они дрожали, как от холода, и каждый мог видеть, как горько они переживают утрату, но при всем этом в течение всего долгого вечера имя Распутин ни разу не произносилось при мне. Они страдали, поскольку этого человека больше не было среди живущих. Они страдали также и потому, что им, очевидно, было понятно, что это убийство служит началом чему-то страшному и неоправданно жестокому, что ждет их мать, их отца и их самих, а также и то, что это страшное безжалостно и неотвратимо движется навстречу им» {22}.