мафию, не чурался покориться тому, кто сильнее меня. Пусть даже видимо, пусть даже на время.

– Что произошло у вас с Вероникой, Георгий?

– А что у нас произошло? – я старался быть искренним, чтобы не вызвать подозрений.

– Ты грязный оборвыш посмел руку поднять на нее? – Игнат рванул на ноги, но его тут же остановил Виктор.

– Я ее трогал, но только так, как муж может трогать жену. Если вы понимаете, о чем я.

Игнат сел обратно на диван, отвернувшись к лестнице. Кажется, его мало интересовало происходящее. Он сделал меня врагом еще задолго до того, как я стал их зятем. Удивительно, как человек, стыдящийся своего богатства, вдруг презирает бедность другого. Да уж, умеем мы придумать себе дьявола.

– Вероника высказала нам другую позицию. Сейчас она отдыхает заграницей, а я просто хочу разобраться.

– Давайте честно? Не забирал ли я свою жену из психбольницы? – я уверенно обвел глазами комнату. – Сюда ее вернул я, потому что любил. И сейчас люблю, несмотря на то, что она рисует меня исчадием ада перед всем светом. Но вы-то, взрослые люди. Можете сами подумать, кто и на что способен в вашем окружении?

Я был груб, но недостаточно для обиды. Никто не знал, что я был в курсе самых неприятных семейных историй. Например, когда Игната обвинили в домогательстве к Веронике. Конечно, обвинила она сама смеха ради. Но скандал развернулся не шуточный. Многочисленные служанки были уволены по подозрению в кражах, которых никогда не совершали. Множество, великое множество различных причин не доверять хитроумной рыжеволосой деве.

И только одна, чтобы забыть обо всех доводах разума. Она была Ивановой по праву рождения. Их кровь и плоть. Какой бы стервой не казалась эта юная девушка, ее происхождение оправдывало все.

Виктор позволил мне удалиться, и я отправился на кухню, чтобы добыть себе хотя бы какую-то еду. Той ночью я спал беспокойно. Все не мог разгадать логику и высшую цель этой маленькой мерзавке. Не мог понять, почему никто не говорит о трупе, как это все случилось со мной, и как отсюда теперь выбраться. Но усталость все-таки сморила меня. Я погрузился в тьму, откуда теперь мне не было дороги.

Возможно, бывает жизнь и получше. Но для меня только эта имела ценность. Я проснулся рано утром, когда солнце еще не тронуло яркими лучами аккуратно подстриженную лужайку. Я повернулся в пустой кровати и внимательно посмотреть в большое окно. Мечта, оказаться в этом мгновении, теперь принадлежала мне всецело. А большего мне и не надо. Или …

Я услышал скрип половицы и дверь отворилась. На пороге стояла прямо-таки избитая Вероника с легкой улыбкой. Как всегда, она была невероятно соблазнительна в своих крошечных шортах. Я откинул одеяло и приглашающе кивнул на свободную половину. Ее округлости прижались ко мне со всей необходимой страстью, отчего я растаял, словно эскимо в Сахаре.

Кожа, загорелая от яркого солнца, медные волосы, аромат, слишком сложный для описания… Клянусь, в этом сладком полудреме я бы мог остаться до конца своих день.

Мы ласкали друг друга едва касаясь. Великолепие этого утра накрывало мне все сильнее. Я уткнулся носом в ее шею, чтобы жадно поцеловать свою жену, свою собственность.

Осенняя хандра

Сентябрьское утро в семье Ивановых начиналось одинаково холодно. Мы вставали в своих спальнях, приводили себя в порядок, спускались к молчаливому завтраку. Мы демонстрировали друг другу свое равнодушие и нежелание иметь что-то общее. Дело Агнии было оставлено «висяком», темным пятном на безупречной карьере Антона Чугурова, отчего моя душа лепетала и бодрствовала.

Виктор Иванов поглощал очередную компанию где-то за океаном, а его сын выставлял свои работы где-то в маленьком поселении стран третьего мира.

Я бездельничал и не мог напиться ничегонеделанием. Вероника стала идеальной мечтой по меркам общества. Она научилась быть хорошей девочкой, готовила, услаждала меня в постели и не мешала, когда я читал очередной роман. Но к своему ужасу я стал замечать, что ее страсть и нежность мне чертовски опостылели, а лицо ее и тело потеряло очарование юности. Нет, внешне она нисколько не изменилась. Но внутренний баланс, который она взяла как барьер пони, сделал из нас обычную семейную пару. Обычную, понимаете? И мне это не нравилось.

Возможно, те страсти, которые рассыпались на страницах романов, порождали во мне нездоровое желание бури. Возможно, я хотел почувствовать нечто большее, чем спокойствие.

Здравый смысл заставлял меня сдерживать все раздражение, копившееся внутри, всю агрессию, разъедающую меня. Я горел, но делал это в глухом, нестерпимом одиночестве.

Про случай в лесу вспоминало мое сознание короткими, рванными сновидениями. Вероника будила меня напуганного, мокрого толи от слез, толи от пота. Мы никогда не говорили об этом. В глубине души я хотел видеть хотя бы тень вопроса в ее глазах, какое-то здоровое любопытство. Но она казалась особенно тактичной. Не спрашивала, не препиралась. Подавала мне стакан воды, всегда стоящий на ее тумбочке, обнимала и засыпала. Я тоже засыпал, но многим позже. Больше всего я боялся когда-то вспомнить, что же произошло в тот отвратительный день. Больше всего я хотел этого. Конечно, можно было по крупицам собрать мозаику. Но первородный страх быть пойманным щекотал мне нервы, я молчал.

И все это затишье привело бы меня рано или поздно в петлю, но как всегда, самое величайшее спокойствие бывает перед катастрофическим ураганом.

Очередное безрадостное сентябрьское утро в доме Ивановых. Очередной завтрак в молчаливом спокойствии. Мы были вдвоем с Вероникой за столом из красного дерева. Льняная скатерть упиралась в мои колени и я гадал, чем же выводят пятна от спагетти и томатного соуса местная прислуга.

– Я беременна – тихо сказала Вероника, отпив сок из стакана. – Уже 10 недель.

Я был не силен в женских тонкостях, но в какой-то книге писали, что это запрещенный для аборта срок. А значит она будет рожать. Я перебирал в голове достойные варианты для моего нежелания становится отцом. Что ей сказать? Мы были богаты, молоды и свободны. Из-за апатии я давно не интересовался светской жизнью, но при желании мы бы могли нанять няньку и видеть своих детей только в подходящем настроении. Это усиливало и мою позицию в семье.

Но отчего-то внутри я чувствовал ужасающе неуправляемое желание выбить эти семейные дела из своей жизни. Я не хотел продолжать свой бездарный род, мне было противно от мысли, что женщина, сидящая по правую руку от меня, распухнет и будет клянчить еще больше внимания и нежности. Ей