меня воли к жизни и желания, которое я испытывал, думая о своей юной невесте. Набравшись сил, я поднялся на ноги и прошелся по нижним комнатам. Везде царила тишина и какой-то мертвецкий холод. Мог ли я тогда вернуться в кровать и не испытать того, что испытал? Конечно, это могло спасти меня в будущем, это могло помочь мне не стать тем, кем я стал теперь. Но любопытство и тщеславие заставило меня двинуться дальше.

Они даже не пытались прятаться. Вероника, моя Вероника! Законная жена, девушка, которую я под свою опеку забрал из психбольницы. Она сидела на руках молодого человека, раскосого, какими бывают азиаты, но с острыми чертами лица, будто его вырубали топором. Они расположились в застекленной беседке. На ней было свадебное платье, задранное до колен. Они смеялись и шутили, пили вино и целовались. Я смотрел на эту картину из-под своего отчаяния и не мог поверить в происходящее. Разочарование тяжким грузом легло на мои мечты.

Я вернулся в дом, так и оставшись в тени. Если и возможно было счастье, теперь это казалось глупой мечтой и почти иллюзией. Вероника… Теперь это слово было для меня почти ругательством.

В комнате я сбросил остатки свадьбы и отшвырнул в угол. Залез в душ и провел там Бог знает сколько времени в надежде, что злость превратится в силу. Но пока голова не остыла, бесполезно пытаться делать хоть что-то подходящее к мести.

Так и проносилось передо мной ее белое платье, его жилистые руки, грязно мацающие нежные мясистые ноги. Я поворачивался с бока на бок в надежде, что ко мне вернется сон.

Я не помню, как предался забвению, но, когда утром моя тяжелая голова поднялась с кровати, Вероника радостно порхала из угла в угол. Конечно, другой человек бы ею любовался. Но согласно моей дурной натуре, я уже не мог видеть в ней что-то чище дворовой девки. Внутри меня росло отвращение, которое мне хотелось излить на нее всецело. Но я решил ждать. Ждать, пока не смогу уничтожить все их семейство достаточно свободно.

– А вот и мой неприглядный муженек, – она опустилась на кровать, от нее пахло дорогим парфюмом, губы были распухшие от ночных поцелуев незнакомого мне мужчины. – Ну что, проспал самое интересное?

Она залилась хохотом и снова встала на ноги, а я остался в своем молчании, дабы не сказать непоправимых глупостей. Прокляну ее при случае.

Мы спустились к большому столу и все мое хладнокровие сбило то самое раскосое лицо, увиденное ночью.

– А, вот и молодой! – Виктор со своей обаятельной улыбкой и шикарными запонками поманил меня ближе. – У нас гости. Это Тео, друг семьи, я ведь могу так тебя назвать?

– Конечно, – он улыбнулся самыми ровными зубами и мне захотелось закричать от того, что я осознал всю прелесть его красоты, что для мужчин в России не просто редкость, а почти волшебство. – Значит ты и есть тот самый сумасшедший?

– Ну ты! – Вероника подбежала к нему сзади, обняла за проработанные в зале плечи и легко потрепала волосы. От этого движения меня передернуло, никогда еще я не видел ее такой счастливой. – Вечно задираешься!

Мы сели завтракать. Ни моя угрюмость, ни моя бледность никого не смущала. И вообще, я больше походил на предмет интерьера, чем на члена семьи. Все это зло я копил в себе, чтобы в определенный день и час выплеснуть свою ярость и погубить в ней всех присутствующих.

– И как там, в Бангладеш? – Виктор обратился к гостю.

– Бедно, – его жилистые руки ловко орудовали приборами над всеми видами блюд. – Но ведь алмаз даже в пыли остается алмазом.

– Это верно, – он отпил кофе. – Планируешь новую поездку?

– Меня попросили поехать в Андалузию, цыганские кварталы и все такое, – на его вилку попала маслина и он улыбнулся. – Вкуснейший завтрак.

– Ты, наверное, соскучился по домашней еде. Как ты только выдерживаешь все эти поездки?

Он устремил свои темные глаза на стол в поисках чего-то интересного и тут я поймал взгляд Вероники. Полный восхищения взгляд. Ревность куснула меня дворовым псом.

– Так вы, странник? Что-то из разряда пилигрима?

Все обернулись в мою сторону, будто заговорила ваза. Он сам едва дернул губами, но я не видел в этом знаке ни дружелюбия, ни агрессии. В нем вообще сложно было хоть что-то увидеть.

– Я фотограф.

И он больше ничего не стал объяснять. Не вдавался в детали, не любовался своими достижениями. Он поглощал тосты, удобренные пряным маслом, кофе и сладкое вперемешку. Но беседы больше не завелось до самого конца.

В коридоре я окликнул Виктора. Как бы не нравилось мне оставаться собой без обязательств, мой план мести требовал большей проработки. А самое слабое место человека – деньги, которые легко потерять в любом количестве.

– Дедушка не слишком любезен с тобой? Гоша, – ее рыжая голова смотрела на мой позор после того, как Виктор Иванов отмахнулся от меня и уехал в офис вместе с этим малолетним примером идеальной жизни.

– С тобой не лучше, – я хотел уйти, но она схватила меня за рукав.

– Раньше ты был словоохотливее.

– Раньше ты не сидела на руках кого попало, – я осекся.

– Сидела, – ее глаза были такими же холодными, ни тени стыда или смущения.

– Но ты не была моей женой.

– Это только твоя проблема, Гоша, – она отпустила мою руку и пошла прочь. – Кстати, – ее фигура замерла посреди комнаты. – Я не твоя собственность. Это ты теперь моя собственность. Постарайся быть осторожнее в словах и поступках, я могу сделать так, что ты очень пожалеешь о своем существовании.

Я стоял в коридоре с осознанием, что настоящим Ивановым смена фамилии меня не сделала.

О чем кричат пилигримы

Я бежал со всех своих ног подальше от случившегося. Где-то там, за моей спиной, лежало еще теплое тело, распластанное на прогретой майским солнцем земле. Я убирал от лица ветки и пытался вспомнить, откуда взялась кровь на моих руках и почему я весь дрожу. Как вообще я оказался в том месте?

Со дня нашей свадьбы прошло не больше месяца, но Вероника уже оставила любые попытки к общению со мной. Я бесконечно долго пытался прорваться к офису и большим делам, но Виктор Иванов со своей обаятельной улыбкой хлопал меня по плечу и уезжал один.

Этот Тео как червь прорыл всю землю вокруг меня, отчего она стала рыхлой и неприятной. Он с таким же безразличием отвечал на вопросы о своей суперинтересной жизни, трогал мою