Унтер-офицер вошел вслед за другими по лестнице в сопровождении своего верного спутника. Он собрался было положить двадцать сантимов перед толстой женщиной, как она вдруг воскликнула:

– Кого я вижу? Боже мой! Да это же милый рошвильский капрал собственной персоной! Так я и взяла с вас деньги, капрал! Войдите, войдите, господа!.. Для вас представление бесплатно, вы оказываете выставке чудес большую честь своим посещением.

– Однако, — начал унтер-офицер, — так как мы здесь не при исполнении своих обязанностей, мне кажется, что…

– Нет-нет!.. Капрал, вам неправильно кажется! — перебила его толстушка. — Чтобы я брала деньги с жандармов!.. Да никогда в жизни! Я обожаю жандармов! Все они — душки, прелесть! В прошлом году, в Сен-Бриене, мне сильно понравился один жандарм. Ах, какой он был красавец! Даже мой благоверный супруг, Жером Трабукос, ревновал меня к нему, как тигр, хотя между нами ничего такого не было… Войдите, господа, войдите, и если после спектакля вы не побрезгуете выпить рюмочку старого коньяку, то мы с Жеромом к вашим услугам…

Такая настойчивость и уважение к военному мундиру восторжествовали над сомнениями унтер-офицера. Он положил обратно в карман свои двадцать сантимов, прошел в балаган вместе со своим подчиненным и сел позади нескольких дюжин зрителей, вошедших раньше. Появление этих двух представителей власти не произвело на присутствовавших никакого впечатления.

Мы не будем описывать всевозможные упражнения и фокусы, а остановимся на последней части представления, когда на сцену должен был выйти чревовещатель. Наконец, громкая музыка возвестила о его появлении. Сиди-Коко любезно раскланялся перед публикой, которая встретила его бурными аплодисментами. Унтер-офицер наклонился к своему товарищу и шепнул ему на ухо:

– Право, у этого мошенника приятная наружность.

– Действительно, — согласился жандарм.

– Тем не менее если он и кажется спокойным, подобно честному человеку, которому не в чем себя упрекнуть, то это потому, что он умеет скрывать угрызения совести.

Сиди-Коко, которого маленькая Жервеза назвала красивым мужчиной, был действительно красивым молодым человеком двадцати семи или двадцати восьми лет. Черные глаза, блестящие и кроткие, озаряли его смуглое лицо с правильными чертами. Длинные и густые усы, тонкие на концах, осеняли его губы и делали его похожим на военного. Из-под белого парика, по рассеянности слишком сильно сдвинутого назад, виднелись иссиня-черные волосы, остриженные под гребенку.

Костюм чревовещателя состоял из короткого камзола, покрытого золоченой тесьмой и шнурами, шотландского пояса ярких цветов, белых, чрезвычайно широких брюк и треугольной шляпы с огромным красным пером. Сиди-Коко держал в левой руке маленькую куклу в шелковом платье, так же хорошо одетую, по словам Жервезы, как и Леонтина, племянница господина Домера… Он подошел к рампе, снова раскланялся и заговорил:

– Милостивые государыни и государи, имею честь объявить вам, что я исполню в вашем присутствии представление чревовещателя, благодаря которому я заслужил похвалы самых просвещенных знатоков в городах Франции и всей Европы… Я питаю льстивую надежду, что вы не откажете мне в поощрениях…

Пока публика аплодирует вторично, сделаем маленькое отступление. Чревовещание, ныне совершенно вышедшее из моды, в прежнее время пользовалось огромной славой, и даже ученые много рассуждали об этом предмете. Аббат Лашапель, парижский королевский цензор, первым пролил некоторый свет на этот вопрос, более сложный, нежели многие полагают.

Один бакалейный торговец в Сен-Жермене-ан-Лэ, по фамилии Сен-Жиль, стал главным объектом наблюдений королевского цензора. Этот Сен-Жиль серьезно занимался торговлей и не извлекал из своего искусства никакой прибыли, однако не хранил его в тайне. Аббат Лашапель говорил, что «он пользовался своим талантом только для забавы честных людей и для исправления дурных характеров». В подтверждение своих слов аббат рассказывал об одном молодом человеке, недавно женившемся и имевшем наклонность забывать об обете супружеской верности, которого навел на путь истинный таинственный голос чревовещателя. А некоторые прежде неисправимые вымогатели, испуганные голосами, которые, казалось, были не от мира сего, изменились совершенно и пожертвовали свое дурным путем обретенное состояние в пользу бедных и сирот.

После Сен-Жиля чревовещатели, перестав работать единственно ради торжества добродетели, стали извлекать пользу из своего искусства, развлекая публику. Некто барон де Менжен прославился и обогатился посредством сочиненного им диалога, который происходил между ним и тремя или четырьмя фигурками, приводимыми им в движение наподобие марионеток. Его примеру последовали другие. Человек с куклой, пользовавшийся такой популярностью пятнадцать или двадцать лет назад, был также в некотором роде его учеником.

Теперь вернемся в балаган Сент-Авита, к Сиди-Коко, который и не подозревал, что ему угрожает страшная опасность. Он раскланялся еще раз и, показав публике свою куклу, тонкую талию которой он сжимал двумя пальцами, продолжил:

– Милостивые государыни и государи, имею удовольствие представить вам госпожу Сиди-Коко, мою законную супругу…

Эти слова были встречены хохотом, затем, как будто с потолка, послышался хриплый, дребезжащий, ослабевший от водки картавый голос:

– Это твоя супруга!.. Да к тому же законная! Ой-ой-ой! Если у вас будут дети, то одного мне на завод!..

Все подняли голову кверху, жандармы сделали то же. Разумеется, никто ничего не увидел, потому что этим голосом говорил сам чревовещатель.

Тот же надтреснутый голос продолжал:

– Ну чего вы все уставились на потолок, почтенные?.. Вы меня ищете на чердаке, а я в погребе… Ах, черт возьми, вот так ножка! Если у вас, милочка, и другая такая же хорошенькая, то лучших ножек не найдешь!

В эту минуту голос, казалось, звучал наравне с землей. Можно было подумать, что он выходил из-под пола. Иллюзия была столь велика, что женщины вскрикнули, схватившись за платье обеими руками, а трое или четверо из мужчин посмотрели под скамейки. Чревовещатель нахмурился.

– Я не стану это терпеть, — сказал он своим естественным голосом. — Негодяй, осмеливающийся таким образом нарушать порядок, заслуживает строгого наказания. Другие, быть может, удовольствовались бы тем, что изгнали бы наглеца. Я же поступлю иначе… Я его запрячу под землю!

– Ой-ой-ой! — взвыл охрипший голос, на этот раз как будто выходя из-под земли и постепенно ослабевая. — Как тут холодно и темно! У меня уже начался насморк!.. Апчхи!.. Простите меня, господин чревовещатель… Позвольте мне подняться наверх… Я больше не буду…

– Поздно! — сказал Сиди-Коко. — Тебя нужно проучить: ты пробудешь там до полуночи!

Затем, с улыбкой обращаясь к публике, он продолжал:

– Так как теперь, милостивые государи и государыни, нам больше никто не помешает, продолжим… Я вам сейчас представил свою жену… С виду она смирна, как овечка, и даже умеет молчать — весьма редкое качество среди особ прекрасного пола… И что ж, все это только наружность… В действительности госпожа Сиди-Коко не лучше других… она сердита, своенравна, любит поболтать и хорошо поесть, она лгунья, кокетка…