Игра, в которой кто-то должен умирать, действительно могла убить. Почему раньше это не представлялось ей таким очевидным?

«28 июля. Семнадцатый день без смерти. Перебираю в уме сценарии. К сожалению, некоторые из них я никогда не смогу разыграть. Расчлененка по понятным причинам невозможна. Надо попытаться добыть пистолет».

Адель любила одиночество, но отсутствие партнера ограничивало ее возможности. Оставался только один вариант – самоубийство.

«Все-таки сорвалась», – думала она, медленно ведя лезвием от запястья вверх. Края раны дружелюбно раскрывались, на колено закапала теплая кровь. Адель казалось, что ее тело совершает какой-то обмен с вешним миром – отдает то, что внутри, и получает что-то взамен; это незримое и неосязаемое нечто проникает под рассеченную кожу и остается там, чтобы помочь ей протянуть еще хотя бы один день без смерти.

«Завтра брошу курить», – пообещала себе Адель, отключаясь.

F – История третья: для души и тела

– Ешь.

Перед этим ароматом трудно устоять, но она боится притронуться к еде. Может, там яд или раскрошенное стекло – чего ждать от этого странного человека? Белоснежная скатерть, изящная посуда, желтое пламя свечей пятнами в темноте… Это похоже на романтический ужин, но «кавалер» явно не имеет цели понравиться ей. Он сидит на другом конце стола, она видит только его бледные руки и блики света на серебряных запонках.

– Чего ты боишься? Это просто рябчик.

Его голос, тихий и приятный, ничуть не пугает, и она, успокоившись, отрезает первый маленький кусочек. Едва слышно скребет по тарелке лезвие ножа, и человек напротив в нетерпении наклоняется вперед, вплывая в трепещущий свет.

– Могу я узнать ваше имя? – спрашивает она.

– Нет.

– Хотя бы скажите, зачем я здесь.

– Хватит болтать, просто ешь.

Он досадливо прикрывает глаза, и девушке становится неловко за свою невоспитанность. Она кладет в рот кусочек нежного белого мяса и медленно пережевывает, все еще ожидая неприятности.

– Не остыло? – заботливо спрашивает Теодор, глядя, как двигаются ее тонкие губы, с которых он предварительно стер раздражающе яркую помаду.

Она лишь мотает головой, отрезая следующий кусок – уже куда больше первого.

Не отрывая взгляда от раскрывающегося рта, Теодор принюхивается – не многовато ли специй. Гостья, похоже, довольна, уже без стеснения уплетает рябчика. Чуть растягиваются набитые щеки, розовая капелька соуса падает на тарелку, сорвавшись с насаженной на вилку прожаренной плоти. Девушка облизывает губы, кончик языка кокетливо показывается на миг и снова исчезает.

– Благодарю, это было… очень вкусно.

Отпечаток ее губ остается на краешке бокала, в свете стоящей рядом свечи он виден особенно четко, и это почему-то нервирует Теодора. Он встает и подходит к гостье вплотную, по пути отодвинув в сторону бокал. Она снова выглядит испуганной – все они ведут себя так, будто хорошее обращение ничего не значит для них.

Он опускается на колени и расстегивает верхнюю пуговицу ее блузки. Вскрикнув, девушка пытается оттолкнуть его, и Теодор вынужден схватить ее за руки. Он сжимает ее предплечье, просто чтобы ощутить упругость мышц. Это похоже на то легкое сопротивление, которое оказывает виноградина, прежде чем лопнуть во рту. Кажется, стоит надавить немного сильнее, и тонкая кожа порвется, брызнет сладкий сок, на ладони окажется полупрозрачная кашица мякоти, но…

– Нет, прошу, не трогайте меня! – ее высокий голос звенит, резонируя со злополучным бокалом, она готова разреветься. – Пожалуйста… я еще… девственница…

Виноград никогда не сказал бы такую глупость.

– Да не собираюсь я тебя насиловать, – мягко говорит Теодор, и она, кажется, верит.

Тихо всхлипывает, но перестает дергаться, позволяя ему расстегнуть блузку до конца. Он медленно проводит пальцами по ее чуть выпуклому животу, прикладывает к нему ухо и закрывает глаза. Не понимая, что происходит, пленница еле дышит и старается сидеть неподвижно.

Теодор слушает.

Там, в недрах маленького тела, что-то тихонько ворочается и бурчит.

«То, что когда-то было живым существом, теперь ползет по твоим кишкам, – думает он. – А ты, как и большинство людей, не способна понять иронию. Еда – это жизнь, но внутри тебя мертвая птица».

Странное месиво путешествует внутри человека. Это волшебно, но в то же время грустно осознавать, что нечто, бывшее недавно столь прекрасным, всего за несколько часов превращается в дерьмо.

Теодор должен избавиться от гостьи до того, как это случится.

Его очаровывает контраст шумных сияющих улиц центра и провонявших мочой и гниющим мусором закоулков окраин, где каждый раз по пятам за ним следуют тощие собаки с тоской в глазах. Как человек, живущий в приличном районе, он находит трущобы отвратительными, но необъяснимо притягательными и идеально подходящими для его не слишком светлых дел.

Развернув вощеную бумагу, Теодор вываливает потроха на щербатый асфальт. Псы, толкаясь и рыча, бросаются на угощение. Прислонившись к грязно-серой стене, за этим наблюдает стареющая красотка, одетая слишком легко.

– Какой милый парень, животных любишь, – скалит она удивительно ухоженные для шлюхи зубы. – Хочешь, побуду твоей собачкой на вечер? Сегодня скидки за паршивую погоду.

Под аккомпанемент смачного чавканья Теодор молча проходит мимо и направляется к стоящей в переулке машине, хотя ему хочется выбить эти зубы кирпичом. Но кирпича под рукой нет, и остается лишь отправиться на поиски более приятной компании.

Земля хорошо одетых людей, дорогих ресторанов и высоких зданий – его настоящий дом. Здесь все слишком заняты своими делами; суматошные гудки машин, громкие разговоры и смех заглушают шаги, скрывают истинные намерения человека, приехавшего сюда отнюдь не для того, чтобы скоротать вечерок за покером и портвейном.

Ее Теодор присмотрел несколько дней назад. Страшненькая обесцвеченная девица с глазами цвета морской капусты, в неказистой внешности которой нашлись и достоинства – острый подбородок и красиво очерченные скулы, которые наверняка особенно выразительны, когда она жует. «Дичь» раздает рекламные листовки на площади, а на таких людей никогда не обращают внимания. Впереди самое сложное: подойти, завязать разговор, притвориться дружелюбным и милым, что дается ему нелегко. Спектакль, к счастью, длится недолго. Она стучит по крышке багажника изнутри, а Теодор любуется в окно на кутающиеся в туман высотки и думает, как было бы здорово устроить пикник на крыше одной из них.

Тонкие ломтики сыра, мягкий сливочный вкус, зефирные облака над головой, все эти чертовы люди далеко-далеко внизу…

– М-м, как вкусно пахнет, – девица постукивает носком туфли по ножке стола. – Что это?

Теодор, не отвечая, аккуратно сворачивает салфетку треугольником. Его бесит, что гостья оказывается неожиданно бесстрашной, но еще больше – что она не способна узнать по запаху рагу из баранины. Остается