в качестве заложников к его двору, а оказавшись в безвыходном положении, делать вид, будто изменяют своей вере.

Не было недостатка и в случаях, когда такие феодалы благодаря поддержке султана присваивали себе земли, прежде им не принадлежавшие. В то же самое время они выжидали какого-нибудь поворота, изменения обстоятельств, могущего прийти из-за рубежа. А на всякий случай хлопотали об обмене угрожаемых владений на более надежные и обеспечивали себе права гражданства в каком-либо итальянском или далматинском городе.

Таким-то образом в пределах возможного и лавировали в течение первых тридцати лет XV в. род Зеневисси в Чамурии, Георгий Арианити Комнен Топия в центральной и южной Албании, семейство Дукадьинов на севере и северо-востоке и Иоанн Кастриот в Мати и Дибре.

III. Род Кастриотов происходил от мелких феодалов области Хази на северо-востоке Албании.[212] Документы впервые упоминают в 1368 г. одного из Кастриотов в качестве владетеля («кастеляна»), или «кефали», влорской Канины.[213] Изгнанные из своих земель, вероятнее всего вследствие расширения владений Балши, Кастриоты вновь обретают могущество после гибели его государства. Один из Кастриотов был в рядах союзного войска, сражавшегося на Коссовом поле в 1389 г. вместе с другими албанскими владетелями.[214] После 1402 г. появляется на сцене Иоанн, чье имя связано с расширением владений Кастриотов по всему течению Дрина и Мати до морского побережья. Поскольку архивные документы не упоминают Круи в числе унаследованных Иоанном земель, весьма вероятно, что он получил ее в ленное владение от султана уже значительно позже 1415 г. По данным одного торгового соглашения с городом Дубровником (1420 г.), земли, относящиеся к владениям Иоанна Кастриота, на западе начинались на побережье в окрестностях города Леша и доходили до окрестностей Призрена, т. е. включали области к югу от реки Дрин — Мирдиту и Луму.[215] Эти данные дополняются другими документами: в состав владений Иоанна входила также область Риека (к востоку от Дибры), а на западе — побережье к северу от мыса Родони, где проходила граница с венецианскими владениями в районе Дурреса.

Мы склонны предполагать, что, вопреки обычной раздробленности феодальных территорий, владения Иоанна Кастриота по занимаемому пространству представляли собой одно из крупнейших и значительнейших феодальных княжеств Албании в первой половине XV столетия. Население занималось земледелием и скотоводством; в устьях рек велась оживленная для той эпохи торговля хлебом, просом, лесом; строились суда; по торговым дорогам, соединявшим побережье с внутренними областями, с Сербией и Македонией, шли караваны, перевозившие кожу, меха, шелк, воск, соль и другие товары.[216] От таможен, а также от соляных промыслов на побережье, зависимых от их владений, Кастриотам шли значительные доходы. Понятно, почему в венецианских документах Иоанн Кастриот упоминается как «могущественный албанский сеньор, почетный гражданин Венеции и Рагузы»,[217] который в случае необходимости мог выставить в одних лишь своих владениях 2000 всадников, и почему Венеция старалась перетянуть его на свою сторону и держать под своим влиянием как раз во время своего длительного конфликта с Балшей III.[218] Но и сам Иоанн Кастриот нуждался в венецианской поддержке. Нажим турок, которые хотели проложить себе путь к морю через земли Иоанна Кастриота, стал ощущаться гораздо сильнее. В 1410 г. последний уже был вынужден дать султану в заложники одного из своих сыновей.[219] В 1417 г. он обращается к Венеции с просьбой защитить его от непрекращающихся нападений со стороны турок, но, как и в 1410 г., Республика, заключившая соглашение с султаном, не пожелала вмешаться. В 1421 г. отряды Иоанна под началом одного из его сыновей, несомненно с одобрения турок, помогли сербскому деспоту Стефану Лазаревичу, тоже вассалу султана, выступившему против венецианцев, окружить Шкодер.[220] В 1428 г. при дворе султана («mio signer» — «моего повелителя», как его называет Иоанн Кастриот) еще находится один из сыновей Иоанна, «ставший турком и мусульманином» и принимавший участие в нападениях турок на венецианскую территорию, за каковые действия отец его снимает с себя всякую ответственность; напротив, он стремится сохранить добрые отношения с Республикой, у которой в случае нового разрыва с султаном он надеется найти право убежища.[221] Это не заставило себя ждать, и в 1430 г. султан снарядил новый грабительский поход на Албанию. Земли Иоанна Кастриота были захвачены, четыре его замка — срыты до основания, в двух других — размещены османские гарнизоны. Но даже и на этот раз он помирился с султаном, сохранив часть своих земель, тогда как другая часть их была присоединена к владениям Исаак-бея из Скопле, командовавшего победоносной турецкой экспедицией.[222] Через несколько лет, в 1438 г., Венецианский сенат, принимая во внимание свои «добрые отношения» с Иоанном, по его просьбе распространил привилегии, которыми он пользовался в качестве почетного гражданина, на двух его сыновей, в том числе и на Георгия. В 1439 г. подобное же решение принято было и республикой Дубровник.[223]

Если к этим данным прибавить еще два документа, относящихся к 1426-1431 гг., согласно которым Иоанн Кастриот — в первом случае вместе со своими четырьмя сыновьями, а во втором только с тремя (но в обоих случаях фигурирует младший, Георгий) — дарит Хиландарскому монастырю на горе Афоне два поселка и покупает замок,[224] исчерпанными окажутся все данные архивных источников о правлении Иоанна и о юности того из его сыновей, которому суждено было впоследствии стать вождем албанского народа в борьбе за независимость. К сожалению, материал этот слишком недостаточен, чтобы на основании его отчетливо обрисовать юные годы героя, т. е. период до возвращения его на родину, являющийся наименее известным из всей его жизни и поэтому вызывающий нескончаемые споры между историками.

В качестве дополнения к кратким данным архивных документов мы можем также использовать литературные источники, особенно сочинения Барлетия, Лаоника Халкокондила, Иоанна Музаки и псевдо-Франко,[225] не свободные от внутренних противоречий или же расходящиеся порой со скудными архивными данными. Эти противоречия вызвали сомнения, доходившие до полного отрицания той картины молодости Скандербега, которая рисовалась этими авторами, в особенности Барлетием, чье произведение, по мнению некоторых историков, питалось — по крайней мере в том, что касается юности героя — устными поэтическими преданиями, очень скоро распустившимися в Албании пышным цветом.[226]

Несмотря на все возражения, принять некоторые существенные факты за вполне достоверные нас вынуждает именно критическое рассмотрение названных литературных источников и их сопоставление с некоторыми материалами балканского или турецкого происхождения, доныне остававшимися в тени или даже и вовсе не привлекавшимися.