– Вы могли бы присоединить к этим двум страстям еще и жадность.

– Не знаю. Я люблю, и я ненавижу. Вот и все. Конечно, я хочу участвовать в дележе, если, как я надеюсь, нам удастся забрать у проклятого француза его клад. Но я бы отказался от своей доли, если бы мне позволили вырвать у него сердце из груди и если бы я мог держать в своей власти ту, воспоминание о которой стало для меня сладостным и мучительным кошмаром.

– Вот и отлично! – сказал его преподобие. – Я пускаюсь в путь сегодня же, собираю всех наших молодцов из племени бакалахари, догоняю французов, стараюсь во что бы то ни стало завоевать их доверие, произношу проповеди направо и налево и в конце концов становлюсь их неразлучным спутником. А вы что думаете делать в это время?

– Корнелис и Питер останутся здесь и будут дожидаться меня. А я возвращаюсь в Кейптаун.

– Ничего не понимаю!

– В двух словах. Я буду краток, потому что время-то не ждет. Надо, чтобы жена Вильрожа уехала из города: там она находится в безопасности. Пусть выедет сюда. Напасть на нее в пути и похитить – пара пустяков.

– Это несомненно. Но как вы ее заставите пуститься в путь?

– А уж об этом, преподобный отче, тоже вы должны позаботиться. Я-то сам ни читать, ни писать не умею, а вы сейчас же нацарапаете мне письмецо и заметку в газету. У вас есть бумага и чем писать?

– Найдется.

– Хорошо! Сочините-ка мне письмо, которое Вильрож, якобы будучи тяжело ранен, продиктовал некоему человеку – все равно кому. Пишите, что состояние его внушает самые серьезные опасения и что он нуждается в тщательном уходе. А уж доставку письма я возьму на себя. Она его получит и сразу тронется в путь.

– Так. А газетная заметка о чем?

– Об убийстве еврея-купца. И вину надо взвалить на французского авантюриста.

– Никто никогда не поверит.

– Заметка появится в печати на другой день после отъезда этой дамы. Так что ее внезапный и поспешный отъезд будет похож на бегство и только внушит подозрение.

– Постойте, но вы привлечете целые орды полицейских!..

– Подумаешь! Вы их знаете так же хорошо, как я. Они безобидные твари.

– Но ваши намерения?

– Закрыть Вильрожу, по крайней мере на время, доступ в колонию. А так как его жена будет в наших руках, у него не хватит времени оставаться в Кейптауне и доказывать свою невиновность. Он все пустит в ход, чтобы освободить жену, но ему придется обходиться собственными силами и нельзя будет обратиться за содействием ни к англичанам, ни к бурам Оранжевой реки из-за возможности потерять драгоценное время, потому что его тотчас арестуют по обвинению в убийстве.

– Ничего нельзя прибавить к тому, что вы сказали, друг Клаас. Вот вам обе бумажки. Заметка для газеты сложена в длину, а письмо – квадратиком. Смотрите не перепутайте.

– Будьте спокойны. А теперь отдохнем. Скоро будет обнаружено убийство еврея и ограбление повозки. Я тоже там буду и постараюсь толкнуть полицию на ложный след.

– Только опасайтесь мастера Виля. Кстати, вы нашли в фургоне нечестивца что-нибудь стоящее?

– Пустяки. Но не в этом дело. Мне был нужен труп, покойник. И я его нашел.

Глава 7

Размышления самонадеянного, но нерешительного полицейского. – Человек, который верит в предчувствия. – Концерт диких зверей. – Кто рычал – лев или страус? – Шакал охотится, лев забирает добычу. – Новый подвиг опытного охотника. – «На помощь!» – У льва в пасти. – Своевременный выстрел. – Бред. – Шина. – Жарко́е из слоновьей ноги для цивилизованных гурманов. – Мнение доктора Ливингстона о южноафриканском льве. – Появление его преподобия, который узнает в раненом мастера Виля.

Мастер Виль, полицейский с приисков Нельсонс-Фонтейна, считал себя самым ловким из всех сыщиков Объединенного Королевства, но все же он был вынужден сознаться самому себе, что задача, которая свалилась ему на голову, полна необычайных трудностей. Если весьма лестное мнение, которого он держался насчет своих личных талантов, и толкнуло его ввязаться в это, скажем прямо, путаное дело; если он поначалу увлекся, что не совсем обычно для представителя англосаксонской расы, – то зрелое размышление подействовало на него охлаждающе, как ледяной душ.

Волнение, вызванное загадочным убийством торговца, улеглось в несколько минут, словно по волшебству. Весь прииск снова принял свой обычный деловой вид: на участках стучали кирки; скрипя поднимались и опускались по железным тросам кожаные мешки; люди, которых ночное происшествие отвлекло было на минуту, работали с обычным упорством. Тут, черт возьми, у каждого хватало своих забот, чтобы не слишком долго думать о вещах посторонних. Вот если бы убийцу тут же, на месте, поймали и линчевали, тогда другое дело – тогда они, пожалуй, потратили бы несколько минут на то, чтобы посмотреть повешение. На приисках так мало развлечений! Но что им за дело до слез осиротевшей девушки, потерявшей единственную опору в жизни? Что им до более или менее неприятных размышлений полицейского, занятого распутыванием загадочной драмы?

Текли часы, но мастер Виль не знал, что предпринять. А тут над самонадеянным сыщиком еще стали подтрунивать коллеги, их насмешки сыпались градом на полицейского. Их грубые шутки заставляли его держаться нарочито уверенно, хотя никакой уверенности у него не было, – по крайней мере, создавалась видимость, что он благодаря им отвлекался от своих забот.

– Ладно, ладно! – угрюмо отвечал он. – Хорошо смеется тот, кто смеется последним. Занимайтесь своими делами, а мои вас не касаются. Я у вас не прошу ни совета, ни помощи. Мне нужен отпуск. Если мне откажут, я все равно устроюсь. А все остальное беру на себя…

Мастер Виль принял героическое решение. Он запихнул в сумку необходимые вещи, приготовил оружие, оседлал коня и пустился в путь. Он обошел все алмазное поле, осмотрел все участки, тщательно осведомился обо всех, кто уехал и кто приехал, и убедился, что, кроме буров и французов, ни один посторонний на прииске не показывался.

Хотя здесь и работала добрая тысяча человек и среди них хватало темных личностей, которых легко можно было заподозрить в каком угодно преступлении, в том числе и в том, жертвой которого стал еврей, сыщик все время думал только о трех французах и трех бурах. Это была навязчивая мысль, какое-то смутное, но неодолимое предчувствие.

«Да почему бы и нет, в конце концов? – рассуждал Виль. – Эти французы едва появились и сразу исчезли. Тот, который здесь работал, виделся с убитым вечером незадолго до убийства, а