Заплатить за короткий телефонный разговор? За вызов водного такси? Оливия замерла в нерешительности. Она могла соврать, сказать, что никакого мобильного у нее нет, отправить гостя восвояси. Или к Акселю. Одновременно ее охватило любопытство. Что он делал наверху около бухты, стоя в лунном свете на берегу отхлынувшего моря? Кто он такой? Как поступил бы Арне?

Он бы отворил. Оливия сделала то же. Осторожно. Приоткрыла дверь и через щелку протянула мобильный.

— Спасибо, — сказал Нильссон.

Он взял мобильный, набрал номер и заказал водное такси до «Вэстра Брюгган». Он должен был оказаться там через четверть часа.

— Спасибо за помощь.

Оливия забрала телефон через щелку. Нильссон повернулся и пошел. Тут она открыла дверь нараспашку.

— Я видела вас около Хасслевикарны сегодня вечером.

Когда Нильссон обернулся, он увидел Оливию в свете прикроватной лампы, ослеплявшей его. Он посмотрел на девушку и моргнул, как будто что-то поразило его; что — осталось ей непонятным. Это длилось всего десятую долю секунды, или две десятых.

— Что вы там делали? — поинтересовался Нильссон.

— Я заблудилась и случайно забрела туда.

— Красивое место.

— Да.

Тишина… А что он там делал? Неужели он не понял, что вопрос этот напрашивался сам собой? Возможно, понял, но уж точно не собирался на него отвечать.

— Спокойной ночи.

Нильссон ушел, унося отпечатавшийся на сетчатке образ Оливии.

* * *

Тромбон лежал в черном футляре, а ВП сидел рядом, на пристани. Вечер получился долгим и богатым на выпивку. Сейчас ему нужно немного протрезветь. Завтра он собирается открыть коптильню. «Коптильню у Леффе». Свежекопченая рыба наверняка будет пользоваться спросом у жителей материка. Неотесанный островитянин, сидевший рядом, был трезв. Он работал в водном такси в ночную смену и недавно получил заказ.

— От кого?

— От кого-то из местных.

Понятие «местный» могло включать любого живущего от Стрёмстада до Стокгольма.

— Сколько берешь за это?

— Две тысячи.

ВП посчитал в уме прибыль, сравнив с коптильней. Почасовой заработок был не в пользу последней.

— Это он?

ВП задрал подбородок вверх. К ним шел мужчина в кожаной куртке и темных джинсах. Мужчина, который справился. Справился с Нордкостером. Теперь его ждал следующий шаг. Стокгольм.

* * *

В конце концов она уснула. С зажженной лампой, запертой дверью и именем Дана Нильссона на губах. С именем мужчины около Хасслевикарны.

Остаток ночи Оливию мучили болезненные кошмары. Часами. Вдруг горло сдавил надтреснутый крик и вырвался из широко раскрытого рта. Жуткий крик. Из всех пор проступил холодный пот, а руки цеплялись за воздух. Паук, сидевший на подоконнике за ее спиной, наблюдал за разворачивающейся в постели драмой: молодая женщина отчаянно пыталась вырваться из бездны страха. Наконец у нее получилось.

Сон запомнился Оливии в мельчайших подробностях. Она лежала в песке на берегу. Голая. Было холодно, наступил отлив и светила луна. Море начало накатывать. Ближе и ближе. Вода заливала ее голову, но это была не вода, а поток из тысяч маленьких черных крабов, падающих на лицо и заползающих в рот. Вот тут у нее и вырвался крик.

Задыхаясь, Оливия вскочила. Прижимая к себе одеяло, вытерла пот со лба и осмотрелась. Может, вся ночь была сном? Действительно ли тот мужчина приходил сюда? Девушка подошла к двери и открыла ее. Она нуждалась в воздухе, в кислороде. Ветер заметно стих. Шагнув в темноту, Оливия почувствовала, что хочет в туалет. Она спустилась с лестницы и присела за большим кустом. В этот момент чуть левее от себя она увидела этот предмет. Чемодан. Чемодан мужчины лежал на земле.

Оливия подошла к находке и посмотрела в темноту. Не было видно ничего. И никого. По крайней мере, Дана Нильссона. Девушка наклонилась над чемоданом. Может, открыть? Она потянула молнию от одного края до другого и осторожно приподняла его верхнюю часть. Чемодан был пуст.

* * *

На расстоянии выцветший фургон казался идиллической картинкой. Окруженный ночной зеленью леса Небытия, недалеко от порта «Пампас Марина» в Солне, со слабым желтым свечением из овального окошка.

Но внутри от идиллии не оставалось и следа. Фургон был очень запущен. Когда-то газовая плита у стены работала, а теперь насквозь проржавела. Когда-то стеклянное окно в потолке пропускало свет, а теперь заросло. Когда-то дверной проем закрывала разноцветная занавеска из пластиковых полосок, теперь их осталось всего три, наполовину оборванных. Когда-то фургон был отпускной мечтой семьи с двумя детьми, а теперь принадлежал Одноглазой Вере.

Вначале Вера его убирала, часто, пытаясь держаться приемлемого уровня чистоты. Но вместе со всеми ее мусорными находками, которые она упорно тащила в жилище, уровень заметно упал. Среди мусора сновали муравьи, а в углах толпились уховертки.

Но лучше так, чем валяться в подземных переходах или подвалах. Стены Вера украсила статьями о бездомных и маленькими брошюрами, которые она то и дело находила, над одной из коек висело нечто похожее на детский рисунок гарпуна, над другой вырезка: «Не отверженные должны возвращаться в общество, а общество должно дать им равные возможности». Вере эта мысль нравилась.

Сейчас она сидела за старым столиком и красила ногти черным лаком. У нее плохо получалось. Наступило такое время ночи, когда все шло плохо. Время бодрствования. Вера часто не спала, пережидая ночные часы и боль. Она редко отваживалась заснуть. Когда она в конце концов засыпала, это больше походило на обморок. Вера просто отключалась или проваливалась в дрему. Это продолжалось довольно долго. Дело было в ее психике, как и у многих из ее окружения. Психике, растерзанной и покалеченной много лет назад.

В ее случае, едва ли уникальном, но по-своему особенном, самые глубокие раны нанесли две вещи. Или покалечили.

Связка ключей ранила. Как тело, так и душу. Удары тяжелой папиной связки оставили заметные белые шрамы на лице и незаметные — внутри. Ее наказывали связкой ключей. Чаще, чем она заслуживала, как ей казалось. Не понимая, что ребенок в принципе не заслуживает ударов ключами по лицу, Вера иногда соглашалась с наказанием. Она знала, что была трудным ребенком. Но в то время она не знала, что была трудным ребенком в больной семье, где оба родителя вымещали злость на единственном близком существе. На дочери Вере.

Ключи ранили. Но то, что происходило с бабушкой, калечило. Вера любила бабушку, а бабушка любила Веру и с каждым ударом связкой по Вериному лицу становилась все слабее. Беспомощнее. Она боялась собственного сына. И однажды сдалась.

Вере было тринадцать, когда это случилось. Они с родителями приехали в провинцию Уппланд навестить бабушку. Взятый с собой спирт стал причиной привычного сценария, и через несколько часов бабушка вышла. Она не могла слышать и видеть насилие. Она знала, что появится: связка ключей. Когда она появилась, Вера успела увернуться и побежала за бабушкой. Она нашла ее в сарае. Бабушка висела на толстой веревке на одной из балок. Мертвая.