— А недавно вроде плавал в море?

— Ну, может быть, потому, что там был ты.

Тут залаял Честер, и Холли встала, прицепила к его ошейнику поводок, надела дождевик и взяла в прихожей зонтик.

— Ты побудь здесь. Зачем тебе мокнуть? Я всего на пару минут.

Субхаш вымыл посуду, пока ждал ее. Он не переставал изумляться самостоятельному стилю ее жизни, теперь начал волноваться за нее — из-за того, что она жила в такой уединенной глуши, даже не запирая дверь на ключ. У нее совсем не было никаких помощников, кроме женщины, приходившей в ее отсутствие посидеть с Джошуа. И это притом, что ее родители жили почти рядом, в другой части Род-Айленда, но они почему-то не приезжали позаботиться о ней.

И все же он не ощутил какого-то совсем уж давящего одиночества, находясь сейчас с ней в этом, казалось бы, пустынном доме. Все-таки им составлял компанию Честер и здесь были вещи и игрушки Джошуа. И даже фотография мужчины, которого она когда-то любила.

— Ой, ну первый раз, наверное, за сто лет мне не надо мыть посуду после ужина! — сказала она по возвращении, когда увидела чистые тарелки и чашки и посудное полотенце, сохнущее на крючке.

— Да мне нетрудно было.

— Как же ты поедешь в такой ливень? Может, дать тебе дождевик?

— Да нет, и так нормально.

— Тогда давай я хоть доведу тебя до машины под зонтиком?

Он уже взялся за дверную ручку, но ему очень не хотелось уходить, не хотелось расставаться с ней. И он мялся в нерешительности на пороге, чувствуя, как ее щека слегка прижимается к его рубашке на спине. Потом ее рука легла ему на плечо, и Холли спросила, не хочет ли он остаться.

Ее спальня абсолютно походила на комнату Джошуа, но поскольку кровать здесь была больше, то свободного места почти не оставалось. В этой комнате Субхаш забыл обо всем: и о том, что, наверное, сказали бы родители, и о последствиях того, что должно было произойти. Он не думал ни о чем, кроме женщины рядом с ним, нежно водившей его пальцами по своей коже — от шеи к груди.

Ее кожа восхищала его — и эти неровности, и веснушки, и родинки, и оттенки, приданные не только загаром, но и природой, — оттенки, которые он смог разглядеть только сейчас, при свете лампы.

Она привела его пальцы к своему мягкому животу и к пушистому бугорку между ног. Она заметила его растерянность и, словно не веря своим глазам, спросила:

— Что, правда?..

Он смущенно отвернулся:

— Мне надо было сказать тебе.

— Ой, Субхаш, да это не имеет никакого значения!..

Ее пальцы довели его до эрекции и направили куда нужно. Он был и смущен, и возбужден — ведь он испытывал сейчас и делал то, что раньше могло существовать только в его воображении. Он вошел в нее, даже не отдав себе отчета, и в то же время каждой жилочкой, каждым нервом чувствовал, куда он вошел…

Дождь прекратился. Вода с листвы дерева над домом посыпалась на крышу, словно поздравительные рукоплескания. Он лежал рядом с Холли и думал: «Нужно поехать к себе домой», но через несколько минут обнаружил: Холли не просто притихла, она, оказывается, уснула.

Он не хотел будить ее или уходить не попрощавшись, поэтому остался. В постели, согретой жаром их тел, он поначалу не мог уснуть. Его отвлекало ее присутствие рядом, несмотря на только что произошедшую близость.

Он проснулся утром от звука близкого дыхания Честера, от запаха его шерсти и цоканья когтей по полу вокруг кровати. Потом пес встал перед Холли и просто ждал. В комнате было тепло и светло.

Во сне Холли лежала спиной к Субхашу и уютно прижималась к его телу, одеяло было сброшено. Встав с постели, она натянула на себя джинсы и блузку, в которых была вчера, и сказала:

— Я приготовлю кофе.

Субхаш быстро оделся. По дороге в ванную он посмотрел на открытую дверь комнаты Джошуа. Отсутствие ребенка дало им новую возможность в отношениях.

Холли вывела на улицу Честера, а по возвращении предложила Субхашу позавтракать. Субхаш отказался под предлогом срочных дел.

— Сообщить тебе, когда Джошуа в следующий раз поедет к отцу?

Субхаш пребывал в растерянности — он понимал: их совместная ночь могла быть только началом, а не концом, но в то же время ему не терпелось поскорее увидеться с ней снова.

— Как хочешь.

За порогом он увидел, что идет прилив. Небо было ясное, море спокойное. Никаких следов ночного шторма, кроме наметенных прибоем водорослей, лежавших на песке пустыми гнездами.

Ему хотелось рассказать обо всем Удаяну. Хотелось поведать брату о новом важном периоде в его жизни. Хотелось рассказать, кто такая Холли, как она выглядит, как живет, чем занимается. Хотелось обсудить с братом их теперешние знания в области общения с женским полом. Но о таком он не мог написать в письме или в телеграмме. Или даже сказать по телефону.

По пятницам он теперь ездил вечером к Холли и оставался у нее ночевать. В остальное время они встречались мало — иногда только выбирались на прогулку с бутербродами на море. Большую часть недели он мог делать вид, если бы захотел, что вовсе не знаком с Холли, что в его жизни ничего не изменилось.

Но в пятницу вечером он ехал к ней — сначала по шоссе, потом по проселочной дороге, где лес по обочинам сменялся солончаками. Он проводил у Холли всю субботу, а иногда и воскресное утро. Холли была не требовательна к нему и держалась очень легко. И каждый раз при расставании уверяла: они обязательно встретятся снова.

Субхаш и Холли гуляли по пляжу, по твердому песку, ребристому от прилива, плавали в холодной воде, ощущая во рту ее соленый вкус. Вода словно проникала к нему внутрь, в каждую клеточку его тела, словно очищала его, набивала его волосы песком. Ему очень нравилось плавать на спине, не чувствуя собственного веса, вытянув в стороны руки, не слыша никаких звуков — только глухой шум моря, солнце, мерцающее в осеннем небе, как горящие угли.

Пару раз они были вынуждены заниматься рутинными повседневными делами, словно уже были мужем и женой. Ходили вместе в супермаркет, набивали тележку продуктами и запихивали потом пакеты с едой в багажник ее машины. Этим он никогда не стал бы заниматься вместе с женщиной до свадьбы, если бы жил в Калькутте.

В Калькутте, когда он был студентом, ему нравились многие женщины, но он стеснялся к ним приставать. Он и за Холли-то не ухаживал, хотя у него перед глазами всегда были друзья по колледжу, которые энергично ухаживали за женщинами, и те в итоге становились их женами. Удаян наверняка ухаживал за Гори. Субхаш не водил Холли в кино или в рестораны. Он не писал ей записок и не просил ее подружек передать.

Холли этого было не нужно. Единственным местом, где им имело смысл встречаться, стал ее дом — там им было легко и удобно, оба чувствовали себя свободно. Они проводили время за беседой, за долгими разговорами о своих семьях, о своем прошлом. Впрочем, Холли никогда не заводила разговоров о своем распавшемся браке. Зато она не уставала расспрашивать о его былой жизни, о его юношеских годах. О самых обыкновенных и заурядных подробностях его жизни, которые не произвели бы никакого впечатления на любую девушку из Калькутты. Но в глазах Холли предыдущая жизнь на родине делала Субхаша каким-то особенным.