– Я никогда не разговаривал с ним, – говорю я. Это правда. Надо попросить Пари научить меня врать.

Папины пальцы впиваются мне в кости.

– А Омвир даже не в моем классе, – добавляю я.

– Как мы найдем этих детей, если они убежали так далеко? – спрашивает одна чачи, глаза у нее сощурены в узенькие щелки, пальцы трут лоб, как будто он у нее пульсирует от боли.

– Мой сын хочет увидеть Дубай. Это же не значит, что он туда сегодня-завтра сбежит, – говорит другая чачи.

– Мальчики, должно быть, прячутся в парке возле какого-нибудь хайфай-дома, – вставляет еще один чача. – Там даже трава мягче наших чарпай.

– Домашнее задание, – говорю я Папе, чтобы он прекратил допрос. Он отпускает меня.

Дома я стою перед кухонной полкой, куда Ма поставила тюбик из-под масла «Парашют». Теперь, когда Ма его переложила, я легко могу его достать. У него на крышечке бинди в форме черной слезинки, которую, наверное, наклеила Ма, чтобы потом поносить, и забыла. Перед тем как идти спать или умываться, Ма и Руну-Диди снимают бинди со лба и клеят их на все, до чего могут дотянуться: на спинку кровати, бочку с водой, пульт от телевизора, даже на мои учебники.

Я сворачиваю крышечку и вытаскиваю все банкноты. 450 рупий, я таких денег в жизни не видел. Я кладу пятьдесят рупий обратно, плотно закручиваю крышку и ставлю тюбик на жестяную банку с манговым порошком. Остальные деньги прячу в карман штанов.

Руки стали липкими, а язык жжется во рту. От кражи денег чувствуешь себя ужасно. А от 400 рупий в кармане чувствуешь себя прекрасно. С такими деньгами я могу есть анда-бхурджи и хлеб с маслом целый год. Ну, может, не целый год. Может, месяц.

Надо положить деньги обратно. Я чувствую банкноты в кармане: хрустящие, гладкие и полные хайфай-власти. Они посылают удар тока сквозь кончики пальцев и заставляют меня трястись, как Пьяницу Лалу.

– Когда же это кончится? – спрашивает Ма, входя в дом. – Как будто у нас недостаточно проблем.

Она смотрит на меня. Я ее проблема № 1.

– Ладно, давай есть, сынок, – говорит она, улыбаясь мне. – Ты, наверное, голодный.

Она щекочет мою шею сзади. Я отпихиваю ее руку.

Я детектив, и сам только что совершил преступление. Но из добрых побуждений. Если мы с Пари вернем Бахадура и Омвира, то не потеряем наш дом. А наш дом намного дороже 400 рупий.

На следующее утро, когда идем в школу сквозь смог, мы говорим об Омвире. Его до сих пор нигде не нашли. Я говорю Пари, что занял деньги у Руну-Диди.

– Она выиграла забег и получила денежный приз, – вру я.

– Сколько? – спрашивает Пари.

– Хватит на один билет на Фиолетовую ветку, – говорю я.

Я не знаю, сколько может стоить такой билет, но вряд ли больше 400 рупий. Я не поделюсь своими деньгами ни с кем, даже с Пари.

– Руну-Диди такая добрая, – говорит Пари. – Хотелось бы мне иметь сестру. – Затем она смотрит на Фаиза. – Тебе повезло, что у тебя есть братья и сестра.

– Они ничего, – говорит Фаиз и пытается пригладить стоящие дыбом волосы. Он сегодня не мылся. Наверное, вчера работал допоздна, а утром вертелся и не просыпался, когда его амми или сестра Фарзана-Баджи пытались его разбудить.

Пари слишком легко поверила в мою ложь. Может, я хороший врун. Просто не знал этого. Часть про то, что Руну-Диди выиграла забег, даже не была ложью. Только вместо денег она получила ту грамоту, которую Ма положила в сверток у двери, и позолоченную медаль, которую Ма обменяла на двухлитровую бутылку подсолнечного масла. Руну-Диди плакала из-за медали много ночей, и поэтому Ма вставила ее грамоту в рамку.

– Джай, послушай, – говорит Пари, – сегодня нам нужно прогулять и съездить по Фиолетовой ветке.

– Что? – удивился я. – Ты хочешь прогулять?

Не уверен, что Пари хоть раз пропускала школу.

– Похоже, в нее проник джинн, – говорит Фаиз.

– Заткнись, – отвечает Пари, щипая Фаиза за руку.

– А что с деньгами тебе на билет? – спрашиваю я у Пари.

Интересно, догадалась ли она, сколько именно денег я украл.

– Нельзя терять время, – говорит она. – Может, это и был их план – первым на городской вокзал едет Бахадур, затем Омвир. Сейчас Омвир, наверное, тоже до него добрался, – она говорит торопливо, глотая буквы, чтобы слова выходили быстрее. – Может, Пьяница Лалу в тот раз слишком сильно побил Бахадура, и Бахадур решил, что не станет больше ни дня оставаться в басти.

– Но билет…

– Фаиз поможет нам в расследовании, – говорит Пари.

Фаиз сильно хмурится.

– Нет, – говорит он.

– Я видела Фаиза в туалетном комплексе сегодня утром, – говорит Пари. – Он сказал, что даст нам денег на метро. Так и сказал, разве нет, Фаиз?

– Может быть.

– В смысле «может быть», идиот? – Она смотрит на меня. – Он пришел в переулок лепешек чхоле бхатур с 120 рупиями в кармане. Этого хватит на один билет до вокзала города и обратно, разве нет?

– Это большие деньги, – говорю я.

– Это дорого, потому что мы живем слишком далеко от города. Кроме того, нам не положена скидка на метро.

Это я уже знаю. Папа рассказал мне давным-давно, что бесплатно ездить на метро могут только те, кто ниже трех футов ростом.

– Я думала, поеду на вокзал одна, но раз твоя диди дала тебе денег, то можем поехать вместе, – говорит Пари.

– Помощники не могут заниматься расследованиями самостоятельно, – говорю я.

– Хватит ругаться, – говорит Фаиз, перепрыгивая через собачье № 2 на земле.

– Зачем ты раздаешь деньги? – спрашиваю я его. – Как же ты теперь купишь свои классные шампуни и мыла?

– Мне они не нужны, – говорит Фаиз. – Я от природы вкусно пахну, не то что ты. Хочешь понюхать?

– Ни за что.

– Я верну тебе деньги, – говорит Пари.

– Как? – спрашиваю я.

Пари нечего ответить.

Фаиз прав, она ведет себя странно. Она никогда не нарушает правила и всегда делает то, что говорят ей взрослые, даже если это глупо; например, она целую минуту щиплет себя за нос по вечерам, потому что так хочет ее мама. Ее мама считает, что у Пари слишком большой нос и что если его щипать, он станет маленьким и узким. Пари говорит, что это ерунда, но все-таки щиплет.

Мы достигаем очереди у школьных ворот. Какой-то мужчина в мятой хлопковой рубашке и таких же мятых штанах цвета хаки, спотыкаясь, бродит туда-сюда вдоль очереди, сжимая в руках фотографию, которую подносит к каждому лицу.

– Ты видел моего сына? А ты? – торопливо спрашивает он, голос у него хриплый, как будто он кричал несколько часов подряд. – Его зовут Омвир, ты его знаешь?