— Когда?

— В феврале. Мирон с тобой сходит. Одной-то тебе нельзя. Мало ли кто может привязаться, сейчас и пьяных на улице вечерами полно. Лучше, когда рядом есть надежный друг.

— Да-да… Только я сейчас не могу. Нога…

— Хочешь, он к тебе заедет?

— Ко мне?! Нет, что вы! Неудобно. Да я и не помню его почти.

— Напрасно. Вырос мальчик-то. Умница, красавец. На мужа твоего покойного чем-то похож.

— На Марка?

— Да. Не сидела бы ты одна, Марина.

— Хорошо. Но не сейчас. Попозже.

— Попозже так попозже. Через недельку попрошу Полину Иосифовну испечь ее фирменный пирог, да сынок тебе его и отвезет.

— Спасибо. Большое спасибо.

— Ну-ну. Ты, девочка, не одна. Возвращайся. Слышишь? Возвращайся.

— До свидания.

— Всего хорошего, Мариночка.

Длинные гудки.

— Але? Кто говорит? Але?

— Папа? Это ты, папа?

— …?

— Это Рина, то есть Марина.

— А, дочка! Здравствуй, дочка! Уж и не признал! Богатой будешь.

— Как дела? Как здоровье?

— Ну все пока слава богу, вот только денег…

— Я ничем не могу помочь тебе, папа.

— Как же, дочка? А? Как же?

— Ты бумагу подписывал?

— Бумагу? Какую бумагу?

— О том, что отказываешься от прав на имущество дяди, которое я единолично наследую?

— Ах, это… Что ж… Было… Так это ж когда было?

— Значит, ты хотел выписать меня и получить нашу трехкомнатную квартиру в личную собственность? А если бы дядя не был так богат? Если бы у него ничего не было? Куда мне тогда? А, папа?

— Так это, дочка, если б не было! Наталья велела.

— Что велела?

— Так это… Выписать тебя.

— Вот как? Значит, без денег я была вам не нужна?

— Ну зачем ты так, дочка? Приехала бы, на братика своего глянула…

— У меня сломана нога.

— Вот оно что! Так, может, тебе пирожков? Пирожков домашних? Наталья-то моя мигом спечет. С капустой, с грибами…

— Да что вы все привязались ко мне со своими домашними пирогами! Что, у меня вместе с ними семья появится? Вы не с того все начинаете! С каких-то пирогов! Нечего меня заманивать! Я тепла хочу. Тепла. Понятно? Человеческого, не теста из духовки. Не было бы у меня столько денег, не было бы никаких пирогов!

— А денег-то, того… Много?

— До свиданья, папа.

— Значит, ты мне отказываешь? Зря, дочка.

— Почему?

— Не свои, так чужие. Все одно с собой в могилу добро-то не унесешь.

— В могилу? Да ты что такое говоришь?!

— Как же? Материна порода. Тоже упрямая была. Сначала все с братом моим, с Виктором, ходила. Любил он ее да берег очень. И любил, и берег, и любил, и…

— Папа! Что ты такое говоришь, папа?!

— А что говорю? Правду говорю. Так ведь и она его любила, Маша-то. Только через любовь такую ребенка иметь не могла. Виктор все жалел ее, жалел… Больная, мол. Да-а-а… Больная… Родить, значит, не сможешь, врачи запрещают. Мол, давай поженимся, а детей у нас никогда никаких не будет…

— Ты пьяный.

— Что ж, и выпил немного. Что ж? Уж очень она родить хотела, Мария. Вот и родила. Сначала, конечно, замуж за меня вышла. Назло ли ему, не назло, кто ж знает? А я что ж? Женщина красивая, при своей квартире, и зарплата хорошая. Чего ж не жениться? Деваться-то некуда было. Я, выходит, о себе позаботиться не умею. А он так и остался бобылем, Виктор. А Анна… Что Анна? Поняла, что не любит, и… А я, выходит, на всю жизнь остался виноват.

— Папа…

— Выпил, да. Повод есть, и выпил. Дочь родная денег не дает. Отцу не дает.

— Ты же уже был пьяный, когда я позвонила…

— Ты бы не упрямилась, дочка. Не надо тебе упрямиться. Не все люди как я: кусок у других из горла вырвать не могут, оттого и пьют. От обиды. А которые могут, те…

— Про кого ты говоришь? Про кого?!

— А? Я? Что? Все одно… Ты в голову-то не бери. Лишнего, может, чего сказал. Прости.

— Значит, я была ему как дочь. По-настоящему. Вот откуда такая любовь и такая жалость… Какой же ты страшный человек…

— Дочка.

— Не звони мне больше. Никогда не звони.

— Мариночка.

— Все.

Звонок.

— Да? Говорите.

— Мариша? Добрый день.

— Кто это?

— Удивилась? А это я, Наталья.

— Какая Наталья? Ах, да…

— Что ж ты, Мариша, семью наследства-то большого лишаешь?

— А какое вы имеете к нему отношение? К наследству?

— Я не имею, а вот отец твой по закону со всеми правами.

— Можете подать в суд.

— В суд. Как же! В суд! Судами-то нас не напугаешь, только… Адвокатишка этот ушлый все уж предусмотрел. Думаешь, он для тебя старается? Глаза-то разуй.

— Какое вы имеете право так со мной говорить?

— Ты, девонька, жизни не знаешь. Как растили тебя в пробирочке чистенькой, так крышечку-то до сих пор и не открыли. Приоткрыли только. А ты уж и потерялась. Я тебе по-хорошему говорю: делись. А не то…

— Что не то?

— Узнаешь.

— Как же мне делиться?

— Бумагу ту недействительной признать. И все пополам.

— А сколько этого всего, вы знаете?

— Знаю: мильоны.

— Я не знаю, а вы знаете.

— Да уж приходили, интересовались.

— К вам?

— Хоть бы и ко мне.

— Должно быть, акции хотят купить. Странно, что ко мне не обращались.

— А зачем к тебе? Ты на все глазами адвокатишки своего смотришь. А ты поинтересуйся у него, продал он акции или же они у него дома преспокойно лежат. Или еще где. Только тебе их не видать, если меня не послушаешь да не будем мы с тобой заодно.

— Да не хочу я! С вами заодно быть не хочу!

— А ты не кричи. Тут не криком надо, а…

— Как вы мне все надоели!

— Значит, не хочешь по-хорошему? Со мной договориться не хочешь?

— Ничего я не хочу! Ничего!

— А ты не ори. Я тебя предупредила.

— Скажите, это вы делали ему укол?