— Ты плохо следишь за моими словами, Золотой. Тебе бы внимательность проявить.

— Почему я должен тебя слушать? — Гарун все еще упирался, злился и боялся, но привычка задавать вопросы, а не отвечать на них так глубоко укоренилась в нем, что он не мог иначе, а ведь сознавал уже, что такое его поведение было почти откровенной ошибкой.

Рыцарь вздохнул, уронил смятый кубок, кивнул Гиене, тот тут же бросился наливать ему другой стаканчик вина. Подал, без тени подобострастия, без поклона, но рыцарь принял его и даже не отругал гнолла… Неисповедимы странности западников, неверные — одно слово.

— Последний раз за изготовление фальшивых по всем меркам монет, потому что они чеканились не на дворе Падишаха, — и рыцарь даже не прибавил привычную присказку про имя и вечную власть правителя, — а в какой-то мастерской… Да, я понимаю, чеканились они с тем же содержанием серебра или золота, и уже через вторые-третьи руки ни один меняла не нашел бы в них ничего странного, но ведь они — все равно фальшивые, и доход тот частник, который их изготавливал, получал в свой карман, а вовсе не для казны Падишаха вашего… Так вот, того бедолагу изловили, и знаешь, он умер в темницах царского дворца лишь через полгода. Конечно, к тому времени он уже сошел с ума от пыток, которые ваши мастера заплечных дел на нем опробовали, но это и неважно. А важно, что уже здесь, при этой жизни он испытал все или почти все муки ада, так что мне его, пожалуй, даже жаль. — Рыцарь отхлебнул вина, почмокал, кивнул, вино ему нравилось, оно на самом деле было вполне в его вкусе. — Состояние его, как только была доказана его вина, разумеется, конфисковали, его детей и жен продали в рабство, причем половина жен еще и не дожила до того, как их привели на невольничий рынок, потому что солдатня ваша, как правило, тоже довольно плохо различает любовные утехи и пытки для женщин, которых им выдают на забаву. — Рыцарь подумал, глядя в лицо Дашаста. — Ты еще здесь, странно… Родственников того несчастного, а у него было два брата и сколько-то сестер, тоже раздавили так, что от них и памяти не осталось. Вот примерно то же самое ожидает и тебя, Золотой.

Гарун проглотил слюну, потом опомнился, выпил вина, но легче от этого не стало. Он похрипел, откашлялся и уже почти нормально сказал:

— Я прикажу убить тебя прямо здесь, сейчас же…

— У вас тут полно дураков или ты из них самый главный? — с оскорбительной заботливостью поинтересовался оруженосец-полуэльф. — Если завтра мы не мелькнем кое-где перед кое-кем, одна записка попадет в руки к визирю… Угадай, обрадуется он ей или рискнет не заметить?

— Визирь мой друг, — нехотя проговорил Гарун, вино теперь ему в кубок Мосул наливал почти беспрерывно, но голос у Золотого все равно хрипел, а вот опьянение не приходило, оставалось лишь какой-то желанной целью или мечтой.

— Считаешь, мы отправим только одно послание с небольшой картой в придачу, и только-то? — Рыцарь даже головой покачал от негодования. — Таких записок — несколько… Какая-нибудь обязательно дойдет до Падишаха. Кроме того, я сомневаюсь, что визирь настолько друг, чтобы не прибрать к рукам хотя бы часть твоего конфискованного богатства. Сдается мне, что у вас, деляг и воротил, такой дружбы попросту не бывает.

— Письмо вы оставили почти наверняка у дуайена ваших западных купцов. — Гарун словно бы плевался сейчас словами, но ни на кого это уже впечатления не произвело. — Его можно подкупить…

— Тебе же сказали, что письмо не одно, дурень, — прервал его оруженосец. — Всех купцов, которые хотят тебе не добра и благополучия, а совсем наоборот, ты даже пересчитать не сумеешь — столько их в вашем стольном Сирхаме. К тому же они получат часть твоих доходов, когда твоя торгашеская пирамида распадется, будто карточный домик, и они вместо тебя начнут зарабатывать на… опустевших коммерческих делянках.

Да, это была правда, если эти люди не лгали, а что-то подсказывало Гаруну, что они на редкость честны с ним, тогда о том, что они сейчас ему объясняли, лучше было и вовсе не думать, даже на трезвую голову.

— Ты едешь со мной, Золотой, и тогда все останется, как прежде. И никто ни о чем не узнает. Через несколько недель ты вернешься и заживешь, как жил до сих пор.

Гарун задумался, опустив голову. Хотя и думать тут было уже, собственно, не о чем. Он уже понимал, что этот западник победил его, одолел всего-то за четверть часа разговора. Кроме того, чувствовалось, что он уже все хорошенько обдумал, ему, Гаруну аль-Рахману Золотому, оставалось только покориться и исполнить его требование.

— Я поеду, — чужим голосом прохрипел он, — соберу караван…

— Никаких караванов, поедешь один, даже без слуги. Вот только вкусностей разных и, пожалуй, денег побольше можешь с собой взять. У нас паланкин выдержит.

Гарун еще раз представил себе, что ему отныне предстояло. Посмотрел на Мосула, тот стоял столбом, и в лице его читалась такая отстраненность, что становилось ясно — ничего он своему господину советовать сейчас не будет: или уже внутренне предал его, или не решается лезть со своим мнением в таком сложном, хотя и вполне однозначном, с точки зрения рыцаря, деле.

— Нет, так невозможно, — почти всхлипнул Гарун, но больше добавить ничего не успел.

— Еще как возможно, парень, не то… Вспомни о палачах Падишаха. И учитывай, что удрать тебе не удастся, ведь деньги, которые сейчас вложены во все твои многие предприятия и владения, ты увезти не сумеешь, не успеешь даже достаточно золота собрать, чтобы остаток жизни влачить где-нибудь на Западе хотя бы в относительном достатке… Да и ограбят тебя, скорее всего, свои же, когда станет ясно, что ты удираешь. При этом за свое воровство они еще и похвалу Падишаха выслужат… Нет, деваться тебе некуда. — Рыцарь мельком посмотрел на Дашаста, который стоял где-то в глубине зала, шагах в двадцати, не ближе, и резковато поставил свой пустой кубок на столик. — И троллю твоему, капитану стражников, я бы на твоем месте уже не доверял. Сам же виноват, он теперь слишком много знает, вернее, он точно знает, как именно тебя можно сломать и обеспечить себе, таким образом, безбедную жизнь до конца дней.

Гарун оглянулся на Дашаста, выражение его лица он не разобрал, но понял, что и это — правда.

— Ты обо всем подумал, рыцарь, обо всем, да?

— Можешь перед обращением добавлять слово «сэр», — отозвался Фран Термис, запуская руку за пазуху. — Мне так привычнее.

Он выволок замшевый, даже без вышивки, мешок. Потом из него извлек еще один, поменьше. А уже из маленького мешочка достал какую-то… Гарун своим глазам не поверил, это был простенький медальон, вроде тех, какие очень любят западники, считают их достойным украшением и частенько используют для обозначений принятого у них ранжира, или расклада по семьям, титулам, военным либо должностным чинам, или просто как гербы принадлежности к чему-то такому.

— Что это? — спросил Гарун Золотой, першение в горле у него так и не проходило.

— Сейчас, когда ты согласился путешествовать с нами, мы проверим, подходишь ли ты нам.