– Знать подлинное Имя Создателя – это больше, чем положено человеку. Однажды услышать Его Имя, повторять перед озарениями удостоены из смертных только истинные жрецы. Оно – тайный из тайных ключ, отворяющий врата молитве и знанию. Восходить по ним тебе предстоит самому в течение жизни.

– Чтобы постичь суть Бога?

– Сути Его никому не постигнуть, – тихо сказал верховный. – Человеческий разум несовершенен и груб. Он извращен ошибками предков и собственными грехами.

Помолчал и продолжил, думая о чем-то своем:

– Жаль, что души в нас мелкие, а тела большие. Пусть бы лучше было наоборот…

Они уже стояли перед огнем. Ньика замолчал и, неожиданно возложив ладони на плечи Санды, вполголоса произнес красивое певучее слово.

Имя Творца!..

Наконец-то Санда завтра впервые по праву откроет дверь для молитвы звуком-ключом. А потом снова замкнет уста зароком, данным Богу богов, до следующего утра. Каждый день с восхода до ночи будет жить с Именем Бога.

* * *

Уверившись в крепости своих жреческих сил, озаренные возвращались в родные места. Взамен приходили другие люди. Все они стремились обрести дух света и веры, желали научиться лечить и благословлять. Санда жадно расспрашивал прибывших об их краях и народах. Интересовался, доводилось ли слышать что-нибудь о племени алахчинов. Новички удивлялись:

– Разве есть такой народ на Земле?

Ночами Санде снилась далекая страна, покрытая мерцающей дымкой и неуловимая взглядом. Душа плакала и стонала от странной тоски по этой таинственной стране. Она дразнила воображение и тревожила сиротливое сердце. Днем жрец старался занять себя тяжелой работой, чтобы как можно сильнее устать и заставить бессонную воздушную душу – одну из трех, составляющих его существо, – остаться в здешних горах. Что толку блуждать в тумане сна над призрачной чужбиной? Но босые подошвы, ощущая трепетный гул неизведанных дорог, просились в путь, словно в ногах пробуждалась память зовущих предков. Исподволь Санда начал мечтать о земле, которую смог бы полюбить всем сердцем и назвать своей.

К озарениям нельзя было привыкнуть, однако Санда их уже не считал. Не считал теперь и вылеченных больных. В жреческом селенье давно не осталось ни одного человека из тех, с кем он проходил Посвящение.

Волосы и борода верховного, отросшие до лодыжек, стали белее вьюги. Как-то раз Ньика вызвал Санду и сказал:

– Восходы мои сочтены. Скоро я отправлюсь по Кругу. Да и тебе здесь больше нечего делать. Иди, мой мальчик.

– Куда? – растерялся молодой жрец.

– Сердце подскажет.

– Кто будет мне за наставника? – дрогнул голосом Санда, любящий Ньику как родного отца.

– Белый Творец, – улыбнулся старик бледными губами. – Иди, Такой-же-как-все. Помни: в имени, данном тебе, – залог твоего смирения и противостояния искусам. Пусть ветер странствий несет тебя туда, где у людей станет нужда в озаренном. Да будут благословенны дни твои.

Эти слова жрецы произносили вместо приветствия и прощания.

Снова деревушки, острожки, городки, как в неприкаянном детстве, принялись нанизываться на жесткие веревки дорог, что шаг за шагом вили-сплетали бродяжьи дни… месяцы… годы…

За спиной Санды болтался полупустой дорожный мешок. На дне его лежали костяные пластинки счета времени, коровий рожок для прослушивания сердца, несколько горшочков с мазями и кое-какая одежная смена. Завидев светлую жреческую доху, услышав звон колокольцев – пока всего шести на плечах, – люди открывали ворота и двери. Радуясь желанному гостю, просили полечить их или произнести священную молитву. Угощали, смотря по достатку, поднося лепешки, молоко, простоквашу и никогда – мясо.

В иных местах Санда оставался ненадолго, в других к нему привыкали и умоляли поселиться рядом. Но он замыкал приветственно-прощальный круг:

– Да будут благословенны дни ваши.

Он уходил, потому что сердце его молчало.

* * *

Время в пути вначале бежало медленно, затем все быстрее и быстрее. Понемногу забывалась размеренная жизнь в маленьком горном селенье. Санда уже не скучал о старом жреце, как все взрослые дети, которые перестают тосковать об отцах и только с почтением вспоминают их, ушедших по Кругу.

Скопилось двадцать годовых пластинок счета времени, когда Санда познакомился с разъезжими менялами из племени нельгезидов. В этот раз они снарядились на торжища в северные земли йоку́дов. Большой базар проводился у Перекрестья живых путей, в славном месте Эрги-Эн по левому берегу Большой Реки через каждые пять лет.

Долго упрашивать не пришлось. Торговцы посчитали за честь взять озаренного в попутчики, надеясь на его притягивающие удачу молитвы.

Смышленый к говорам, жрец свободно владел девятью языками. Йокудский язык называющих себя саха тоже знал довольно сносно. Этому говору научил его Ньика.

Происхождение слова «йокуд» наставник толковал от тонготского слова «йоку́», что означает «предельный», а вотчину окраинного народа звал Северной Йокуме́ной. Верховный вещал о полных златом горах и кишащей зверьем нехоженой тайге. О полудиких косматых лошадках и тучных низкорослых коровках, среднему человеку по плечо, дающих вместо молока сливки. О высоком лекарском, военном и кузнечном искусстве тамошних мастеров. Говорил, что йокуды полагают, будто за спинами у них развеваются невидимые лучи-обереги, ибо эти люди якобы потомки Солнца. Годы народ саха считает не по летам, а по веснам – то есть по приходу солнечных дней после зимы, расстояния же измеряет ночлегами и кёсами: один кёс дороги – время варки жеребячьего мяса. Да и течение дня, мол, разбивает на доли времени, равные доспеванию мяса в горшке-чаше «с солнцем в боках». По словам Ньики, туземцы йокуды поклонялись своим богам и духам, но почитали сущего над всеми Белого Творца. Душа у всякого северянина, как у истинно верующего, была триедина.

Только теперь жрец задумался: с какой целью верховный столь настойчиво рассказывал ему о Йокумене и населяющем ее племени? Зачем выучил языку, чем-то напоминающему речь степных народов?..

Ни одного человека саха Санда еще не видел, и ему было любопытно.

Дорога оказалась нелегкой. Сперва на плотах по недавно вскрывшейся весенней воде, затем на оленях, вымененных у кочевников. Мощные жилы рек, раскидистые жилки проток, бессчетные нити норовистых и спокойных речушек густой светлой сетью опутывали Великий лес-тайгу. Спешили влиться в Большую Реку по всей бескрайней дали, от восточных верховий до широкого северного устья у ледяного Мерзлого моря.

Там, на конце Вселенной, в море впадает Река Мертвецов с двойным супротивным течением. Правое течение возносит вверх к Срединной земле обновленные души, левое влечет вниз отжившую плоть и ненужный хлам в Нижний мир. В нем, исподнем, все наоборот: мертвое делается живым, битое – целым, старое – новым. Жители Нижнего мира общаются на нелепом, темном языке – мрачном языке страшных пещер и гиблых топей. Не могут красивые слова произрастать в таких ужасных местах. Люди не понимают немыслимое для их слуха бесовское словоблудие так, как оно на самом деле звучит. Дикий говор переворачивается наизнанку в человечьих ушах и превращается в певучую, гладкую речь. Поэтому во время некоторых обрядов, когда народ вынужден обращаться к нечистой силе, он поет им песни так же, как богам и добрым земным духам. Цветистый склад песенных слов лучше всего доходит до слуха чертей, ибо особенно сильно извращается на входе в Преисподнюю. Подлинный адский язык известен лишь шаманам. Только они могут проникать туда по большой надобности. За это Преисподняя мстит многим из них после смерти. Захватывает и никогда уже не выпускает в Круг души, обреченные на вечные страдания.