Какой другой мужчина смог бы долгое время переносить дружбу своей жены с влюбленным в нее русским писателем, к тому же красавцем? Кто смог бы принимать его у себя дома, как дорогого друга, и не противиться встречам? А Луи, однако же, понимая, как относится ко мне Иван, давал мне полную свободу. Могла ли я предать такое доверие? Я была весьма благодарна ему за это.

Несмотря на то, что я никогда не была влюблена в Луи – хоть, выходя замуж, и надеялась, что со временем в моей душе появятся какие-то чувства к нему, – он всегда оставался моим хорошим другом. С ним я легко могла обсуждать все, что происходило со мной. Мы вращались в одних кругах, у нас было множество общих друзей и, несомненно, общие интересы.

С ним первым я обсуждала свои новые роли. Работая над новой партией, я однажды рассказала ему, будто бы в шутку, как мне удается выучить ее:

– Когда я засыпаю, в голове моей будто бы возникает сцена – знаешь, Луи, такие маленькие фигурки, маленькие декорации, занавес, я даже вижу маленьких музыкантов. Эта сцена двигается, я словно со стороны вижу, как я хожу, какие делаю движения, как пою… Что написано на моем лице в этот момент – страсть или грусть, радость или страх… Все это происходит словно наяву и будто бы против моей воли. Мне остается лишь смотреть и учиться, лишь запоминать, что делает эта маленькая Полина, а затем повторить на сцене. Я даже – веришь ли, Луи? – не думаю о том, что должна сделать.

Он внимательно слушал меня, кивал, и я видела, что к этим словам, от которых другой просто отмахнулся бы, он относится со всей серьезностью. Ему нравилось меня слушать и, в отличие от других мужчин, которые не воспринимали всерьез своих жен, Луи относился ко мне с вниманием и уважением.

Иногда я сама писала музыку. Я не относилась к этому всерьез – разве могу я сравнивать свои работы с музыкой Листа или Сен-Санса, один из которых был моим учителем, а второй – хорошим приятелем? Однако это развлекало меня, и я написала несколько романсов на стихи русских поэтов – Пушкина, Лермонтова, Кольцова, Тютчева, Фета и, конечно, моего сердечного друга – Ивана Тургенева, – и Луи услышал эти романсы первым.

Вся наша жизнь была подчинена строгому распорядку. Утро всегда начиналось с моих репетиций, на которых Луи обычно присутствовал, потом – домашние дела, вечером мы принимали гостей или выезжали куда-то сами. На гастроли Луи всегда также сопровождал меня.

Образ жизни я вела скорее замкнутый – работала, репетировала, много времени посвящала детям – родной и приемной дочерям – играла с ними, занималась, учила. Я не была увлечена светской жизнью – моя подруга Жорж Санд была права, описывая скуку Консуэло, когда она вынуждена была присутствовать на званых вечерах, – но выполнять светские обязанности и соблюдать социальный протокол было необходимо. Мое положение обязывало меня присутствовать на балах, музыкальных вечерах, куда меня часто приглашали, и знала, что меня везде будут рады видеть, куда бы я ни пришла. Тем не менее, всем своим знакомым, приятелям и друзьям я сразу дала понять, что если они желают видеть меня – необходимо, прежде всего, пригласить Луи, и в обществе я буду появляться только вместе с ним. Мы и впрямь всегда появлялись только вместе. Луи восхищался и гордился мной, а кроме того, это отчасти оберегало меня от сплетен, которые всегда сопутствуют славе и успеху. Все, кто оказывался в этом обществе в центре внимания, хотя бы и на короткое время, сразу же вызывали волну слухов и толков самого разного рода. Самым, пожалуй, ярким примером была моя подруга Аврора – даже когда она была замужем, ей приписывалось громадное количество романов, в том числе и противоестественного толка, о чем я в ту пору имела настолько смутное представление, что даже не понимала, о чем речь. Именно Аврора дала мне когда-то этот совет:

– Моя дорогая, если ты хочешь сохранить репутацию хорошей жены и матери – что, как я понимаю, для тебя весьма важно, – появляйся в обществе вместе со своим Луи. Да, он скучен и порой слишком серьезен, в нем нет ни капли ребячливости, которой так много в тебе, моя девочка, но будь осторожна. Твоя дружба с мужчинами может породить такие слухи, которые, не сомневайся, передадут и твоим дочерям, и все повернут так, что тебе стыдно будет появляться на людях. Единственная для тебя возможность сохранить свою репутацию – это постоянно демонстрировать, как близки вы с мужем и как устойчивы ваши отношения. Один намек на охлаждение между вами – и тебе тут же припишут роман с кем-нибудь из твоих поклонников.

– Но, Аврора, я всегда была верна своему мужу, разве я даю поводы для таких слухов? – удивилась я.

– Поверь, даешь, и немало. Твой русский друг живет у тебя, твои поклонники заваливают тебя цветами, драгоценностями и письмами с признаниями в любви, тебе посвящают стихи на десятке языков. Если не хочешь, чтобы тебя считали распутной певичкой – выходи в свет с мужем и проводи с ним как можно больше времени.

Так я и поступала. Если Луи не мог сопровождать меня – я отказывалась от приглашения, а потому долгое время сплетни обходили меня стороной. Это не было какой-то жертвой или тяжелой обязанностью для меня. Луи восхищался мной и охотно выполнял мои просьбы, и проводить с ним время было легко и приятно. Но даже и при таких условиях, подходя к какой-то компании, я иногда замечала, как люди резко замолкают – а значит, речь шла обо мне, и разговор этот был не слишком для меня лестным.

Но проходили годы, у нас подрастала дочь, отношение мужа ко мне не изменилось, но изменилась я сама. Я стала уставать от изъяснений в любви, которую не могла разделить. Разумеется, я по-прежнему не давала ему поводов усомниться в верности, все так же ценила его дружбу, все так же делилась с ним своими мыслями, но душа моя начала томиться в ожидании чего-то большего. Сердце мое, спавшее так долго, казалось, наконец, пробудилось для любви. Я пела со сцены о любви, голосом, жестами, всем своим существом выражая чувства, которых сама никогда не знала:

Я видела, какой огонь разжигают они в глазах моих слушателей – но сама я не знала этого огня. Все гадали, кто тот счастливец, кто заставил меня петь о любви с таким чувством, кто он – герцог Андзолето, сумевший покорить сердце Консуэло? Но его не было, не было в моей жизни.

Луи не догадывался о моих терзаниях – я по-прежнему была для него образцовой женой, посвящавшей все свободное время семье и детям, была для него другом и женщиной, которой можно полностью доверять. И лишь иногда, по ночам, глядя на звездное небо, я гадала: встречу ли я когда-нибудь того, кому я могла бы прошептать: «Люблю…»? И, тоскуя по чему-то несбыточному, я сама отвечала себе: «Нет, Полина, никогда и никто не разожжет в тебе этот огонь», – не подозревая, что совсем скоро в мою жизнь войдет тот, кто заставит меня сходить с ума от любви…

– Вы знаете, мой друг, – грассируя на французский манер, рассказывал мне мой приятель Щеглов, недавно вернувшийся из Парижа и теперь посетивший меня в Спасском, – всех только и разговоров в свете об этой мадам Виардо. Вы ведь, кажется, были ее приятелем, так?

Сердце мое отчаянно заколотилось. Узнать о Полине, о ее делах, о ее успехах от того, кто недавно видел ее, – все равно, что получить весточку от нее самой! Не имея возможности встретиться с ней самому, поговорить о ней – уже счастье!