В этот понедельник, однако, он заглянул, когда мадам диктовала ей письма; его собственный секретарь так и не показывался, и он был бы рад помощи Розы после того, как они здесь закончат.

– Конечно, ты можешь абонировать Розу на час… если она согласится. Должна ли она прийти к тебе в офис или ты сам сюда пожалуешь? – спросила мать.

– Лучше бы ей прийти ко мне. Это довольно мудреная сеть таблиц, чтобы ее можно было куда-то переносить. – Он обратился к Розе: – Полагаю, мне нет нужды уточнять, в состоянии ли вы справиться с ними?

Роза ответила, что это ей вполне по силам, и, когда мадам Сент-Ги закончила, отправилась к нему в офис, презирая себя за внутреннюю дрожь от страха испортить великолепную возможность объясниться с Сент-Ги тет-а-тет.

Он объяснил ей задачу, затем ушел и вернулся как раз тогда, когда Роза проверяла последние страницы копии. Поблагодарив ее, Сент-Ги просмотрел таблицы и заполнил их, а затем предложил:

– Я отвезу вас домой.

Это ставило ее в неловкое положение. Роза быстро ответила:

– Благодарю вас, но Блайс уже обещал заехать за мной. Он отвезет нас в Сен-Тропез, чтобы показать, как ночью уходят в море рыбацкие лодки.

Сент-Ги приподнял бровь:

– В самом деле? И на каком же транспорте, позвольте спросить?

– Думаю, он надеялся воспользоваться вашим автомобилем.

– Вижу. Впрочем, он может взять его, хотя я бы предпочел, чтобы Блайс ставил меня в известность, а не перед фактом. Как я полагаю, он знает, к какому времени вы освободитесь?

– Я сказала ему, что это зависит от того, сколько накопилось работы для меня у мадам Сент-Ги. Он ответил своей любимой тирадой, что сам хозяин своему времени и может ждать столько, сколько нужно. – Роза сделала паузу, а затем собралась с духом и добавила: – Вы знаете, монсеньор Сент-Ги, мне бы хотелось, чтобы вы, вознамерившись протянуть нам руку помощи, делали это менее стеснительным для нас способом.

Она предполагала, что он знает, о чем речь, но Сент-Ги выглядел искренне удивленным.

– Вы говорите о?.. – Тут он умолк, предлагая ей продолжить.

– А вы не знаете? Посылка с парфюмерией, что вы приказали доставить с фабрики мадам Мичелет…

– Та самая? – Он нахмурился. – Кто же сказал вам, что я имею к ней какое-то отношение? Блайс?

– Нет! Сама мадам Мичелет.

– Флор? Но… – Он резко остановился. – И как давно… знаете?

– На следующий день после званого вечера я позвонила ей, чтобы поблагодарить за друзей, которых она привела в магазин, и сообщить, что мы с радостью оплатим стоимость посылки. Ранее она соглашалась на оплату в случае, если нам удастся распродать дорогую парфюмерию от «Букета», поэтому я и решила – ошибочно, по-видимому, – что именно Флор и является тем человеком, который ее послал.

– А она сказала, что это моих рук дело? Флор, должно быть, неправильно поняла меня, когда я просил держать мое участие в тайне. Думаю, вы поймете, чем была вызвана такая просьба. Я хорошо представлял, как вы, с вашими странными идеями о платежеспособности, отреагируете на подобный жест с моей стороны. А раз посылка пришла от «Букета», то вы должны были сначала связаться с Флор, прежде чем отказаться от незаказанного товара. И какой прок включать дорогую парфюмерию в свой ассортимент, если ее нельзя продать, поэтому и понадобилась толпа покупателей в виде гостей со званого вечера Флор.

– Понимаю. Это выглядит как хорошо продуманный способ заставить нас чувствовать себя всем обязанными вам. Или вы думаете иначе? – спросила Роза.

– Вы забываете, – напомнил он, – что, если бы Флор помалкивала, вы бы так и не узнали, что чем-то мне обязаны.

«Флор намеренно развязала язык, так как знала, насколько мучительно для меня оказаться в списке – причем в самом конце – живущих от твоих щедрот», – догадалась Роза и вспыхнула. Вслух же запальчиво произнесла:

– Но вы все равно испытывали бы удовлетворение от сознания, что сделали-таки нас обязанными вам. А вы помните, как назвали меня ребенком за намерение твердо стоять на своих ногах?

Подобие улыбки изогнуло уголки его губ.

– Стрела попала в цель, не так ли? Хорошо! А я ведь мог использовать выражение и похлеще… – Он сделал паузу, чтобы задумчиво взглянуть на нее. – Вы все еще не простили мне, что я Сент-Ги, верно? За то, что осмеливаюсь пользоваться своим правом принимать на себя проблемы моих арендаторов и управляться с ними наилучшим – на мой взгляд – способом?

– Думаю, вы могли бы и подождать, пока к вам не обратятся с какой-нибудь просьбой. И если она финансового свойства, то все равно – следует ли с такой поспешностью доверху наполнять протянутую вам шляпу?

– А что до вас, – возразил он, – следует ли с такой резкостью отвергать жест доброй воли, словно ядовитое жало? – Он вновь окинул ее взглядом, затем внезапно взорвался: – Mon Dieu! До чего же у вас превратное представление о щедрости! Разве вы не знаете, что лишать удовольствия давать так же плохо, как быть собакой на сене?

– Конечно знаю!

– Да ну? – В возгласе явно слышалось недоверие.

– Я имею в виду, – стала объяснять Роза, – что, как я надеюсь, всегда воздавала должное щедрости. Но я ненавижу, когда финансовую помощь оказывают без спросу и тем более когда в ней не нуждаются.

– …И которая приходит от весьма подозрительных щедрот самодура феодала? – уточнил он и добавил: – Очень хорошо! Если от этого зависит спокойствие вашей души – излишне щепетильной, – я приму от вас чек на всю сумму, обозначенную в бланке посылки. – Он кивнул на ее сумочку, лежащую рядом с ней на столе. – Предполагаю, что сумма прочно отпечаталась у вас в мозгу и чековую книжку вы тоже захватили с собой?

Опять эта ирония! Роза закусила губу.

– Да, вы не ошиблись, – холодно ответила она и потянулась за сумочкой.

Пока она выписывала чек, Сент-Ги стоял рядом.

– Скажите мне, – поинтересовался он, взяв бумагу и пытаясь продолжить разговор, – насколько хорошо надо вас знать, чтобы вы позволили оказать вам услугу – от чистого сердца, – связанную с деньгами?

Она взглянула на него слегка застенчиво:

– Я… не знаю. Просто для меня платежеспособность – вопрос чести. Возможно, из-за того, что мой отец был довольно небрежен в денежных вопросах и мне всегда хотелось верить, что я унаследовала больше хороших качеств от матери, а она была очень щепетильна… и не только по части денег.

– Что означает – французского больше, чем английского. Я вот думаю… Если бы вы до такой степени были француженкой, как вам кажется, то инстинктивно знали бы, что мужчина – если он действительно мужчина – должен, непременно быть доминантой в денежных вопросах. И уж точно не были бы занудой до такой степени, чтобы вцепляться мне в бороду уже после того, как дело сделано.