— Сколько книг потерял я из-за своей глупой, дурацкой щедрости, черт меня побери! Просят книгу — берите! Дурак старый!

— У вас большая библиотека, Александр Рафаилович?

Голосом человека, потерявшего самого близкого, нечто дорогое и уже невозвратимое, Кугель ответил, что у него была особенная библиотека, театральная: мемуары, журналы (он и сам издавал и редактировал «Театр и искусство»), было много афиш. Куда все это девалось? Часто продана, часть расхищена, часть уцелела, но...

— Но жизнь идет под горку... Я стар. Во мне атрофировались приобретательские инстинкты, осталась жажда перелистывания...

И совсем неожиданно:

— Александр Блок продает свою библиотеку. А кому? Разным людям, Глебову преимущественно, тому, который на Большом проспекте, там, у вас на Петроградской стороне. Впрочем, это его дело, кому продавать, но Глебов не тот человек, который должен покупать у такого поэта, как Александр Блок...

Я спросил, что за библиотека у Блока.

— Интимная, душевная библиотека у него, — ответил Бугель и светло улыбнулся. — Библиотека утонченного интеллигента, для чтения, не для работы только. Домашняя аптечка, по — лекарства в ней редкие, не от всякой популярной болезни. Да мы вот на днях побываем у Блока, посмотрите его книги... А вы...

Замялся ненадолго, окинул меня взглядом.

— Хочу преподать вам... Собирайте все, что правится, после сделаете отбор, сейчас вы очень молоды, вы еще только заболеваете книгой, температура страсти пока что не выше тридцати семи и одной десятой... Книга, как вы говорите, спасала вас. Теперь вы пришли ей на помощь. Мы пришли на помощь книге — и вы и я...

Обрадованно заулыбался, когда мы вошли под своды Гостиного двора. Минуты две спустя я отпирал большим, серьезным ключом замок на двери книжного склада.

— Скажите, пожалуйста, куда мы входим, — не верится, друг мой юнош! — произнес Кугель, то поглаживая свою мохнатую, реденькую бородку, то потирая руки, предвкушая истинное наслаждение.

— На складе уже побывали, не мы первые, — ставил я Кугеля на рельсы, хотя и сам трепетал за минуту до свидания с. книгой. — Все уже подобрано, нам осталось снятое молочко...

Склад был богат, обширен. Для .моего нетребовательного глаза сливок было сколько угодно, но Кугель и в самом доле получил снятое молоко: беллетристику военных лет, которая его совсем не интересовала. Он очень обрадовался, когда отыскал два комплекта своего журнала — за все годы издания. Он даже всхлипнул, прижимая к груди какой-то год. кажется. 1913-й...

— Будто дите родное нашел, ей-богу, — бормотал он, расхаживая по густо выстланному газетами и журналами полу склада, спотыкаясь и порою даже падая. — Начало блистательное! Аустерлиц! А где тут стихи? Если увидите Ахматову, Александра Блока, Нарбута, Мандельштама, Белого — зовите меня немедленно! Свистите в два пальца! Что? Самому нужно? А вам зачем?

— В моей домашней аптечке очень мало этого лекарства, Александр Рафаилович, — не без лукавства произнес я, и тотчас спохватился. — Белого и Брюсова я вам отдам — не люблю их.

Себе я откладывал Крачковского, Слезкина, Кузмина, Грина: его первые две книги, изданные «Прометеем», очаровали и заинтриговали навсегда и сразу. Ежеминутно доносилось до меня победное восклицание Кугеля, отыскавшего что-нибудь «съедобное», как он говорил. Один раз он даже зарычал по-звериному, обнаружив в ящике под грудой книг «Четки» и «Белую стаю» Ахматовой.

Он подошел ко мне, ткнул мне в нос сперва одну, потом другую, за нею третью и четвертую книжки, присел на книжный курган и сказал, что теперь ему остается найти какую-нибудь совершенную диковинку, к примеру, письмо Петра Первого.

— Ох. и жизнь, ох, и жизнь! — бормотал он неустанно, перелистывая свои находки. — Умирать не надо! А вы, младой юпош, что нашли?

Кто-то стукнул в окно, мы подняли головы и увидели стоящих на дворе Илью Александровича Груздева и Андриана Ивановича Пиотровского. Они молитвенно складывали руки, давая попять, что им тоже хочется попасть в рай.

— Пусть потерпят, не пускайте, не надо, — бубнил Кугель. — Пиотровский — он менее опасеп, но вот Груздев— этот по книжной части две собаки съел. Пусть постоят, потомятся, ничего с ними по сделается. Злее будут... А не то пошлите их на склад Вольфа. Вы же в некотором роде начальство, ведь ключ-то в вашем кармане, юнош милый!

Скромный, нетребовательный Пиотровский и во все проникающий Груздев были все же допущены к полкам. Пиотровский удовлетворился какой-то тоненькой книжечкой, Груздев же, ничего не найдя для себя по вкусу, со мною и Кугелем отправился на Невский, дом номер тринадцать, — там до революции находился один из магазинов книгоиздательства М. О. Вольфа. Все книги склада были уже переписаны, скомплектованы для отсылки в воинские части, оставалась одна-единственная каморка, куда и допускались по записке Начальника Пуокра (или его заместителя Фельдмана) далеко не все сотрудники управления.

Склад Вольфа в начале 1920 года вмещал в себе преимущественно одну лишь Чарскую — ее романы в так называемых роскошных (пошловато-безвкусных) переплетах. Красноармейцы подобную литературу не читали, и им, само собою, ее не отправляли — она вообще уже никому не требовалась — имею в виду заглядывающих на склад. Но необыкновенно лакомой находкой были «Известия книжного магазина М. О. Вольфа» — ежемесячный «Вестник литературы» — целые комплекты, перевязанные веревочкой, лежали штабелями выше человеческого роста.

Эти комплекты по одному за тот или другой год уносил Кугель. Впрочем, месяца через полтора он приносил эти находки свои обратно.

— Прочел, окунулся в прошлое, больше не требуется. Кому угодно — тот с четырнадцатого по шестнадцатый год может получить вот в этих пакетах. Очень интересно, хотя и вредно для воображения...

Однажды совершенно случайно и без всякого дела забрела на этот склад Мария Федоровна Андреева — артистка Большого драматического театра. Кроме того, она работала в области народного образования в Ленинграде, занимая большой официальный пост.

— Показывайте, что тут есть любопытного для любопытной женщины, — обратилась опа ко мне. — Подумать только, мы в бывшем книжном магазине Вольфа! Нет ли Чарской? Хочется взглянуть на эту отраву — ведь когда-то принимали ее за что-то подлинное...

Я разложил перед Андреевой целую выставку скучнейшей, паточной писательницы.

— Подумать только — все это когда-то я читала, даже нравилось. А почему Чарская так правится детям?

— Ребенок доверчив к тому, что ему говорит взрослый, — пояснил Кугель. — И — еще в степени большей —-взрослый спекулирует на желаниях своего читателя. И