На пороге стоял посыльный. От родителей Свена пришла телеграмма. Срочная. Про девочку. Девочка заболела.

На следующее утро они уехали домой. Свен хотел лететь уже вечером, но не было билетов на самолет. В самолете он был молчалив и рассеян, она видела, что он страдает, корит себя за то, что оставил девочку, заново переживает потерю ее матери.

С девочкой, конечно, ничего серьезного не стряслось. Всего лишь поднялась температура. Правда, поднялась она выше сорока, поэтому мать Свена решила, что лучше известить сына.

Разве не у всех детей бывает температура? На то они и дети.

* * *

Она больше не работала на фирме. Ночами она лежала рядом со Свеном. Лежала и слушала, как он легко посапывает, и пыталась забыть, что по другую сторону стены спит ребенок. У нее будет свой малыш, он станет расти в ней, сделает ее настоящей матерью.

Ему не придется раскаяться, что он взял ее в жены. Она будет красивой элегантной женой, будет угощать его коллег по бизнесу вкуснейшими обедами. Она станет беседовать с ними по-английски, а они станут изумляться: What a beautiful and talented young wife you have got, Mr Dalvik[3].

* * *

Она и девочка. Они одни в доме. Свен уехал на работу. После завтрака Жюстина вышла из-за стола, не съев ни крошки.

– Она же должна есть, – прошептала Флора. – Ты же видишь, какая она худая, недокормленная. Дети должны получать пищу, чтобы расти.

– Она будет есть. Дай ей только немного времени, имей терпение.

Флора стояла у окна в кухне, смотрела, как он садится в машину, он поднял руку и помахал ей, послал воздушный поцелуй. Вечная классическая картинка.

Ее охватило желание позвать его, крикнуть: возьми меня с собой, я с тобой хочу. Я с тобой хочу быть, а не с ребенком.

Она осталась в доме. Помыла посуду после завтрака, потом пошла наверх убрать постель. Девочка лежала в кровати Свена. Она завернулась в его одеяло и уткнула голову в подушку.

Флора села около нее.

– Жюстина, – медленно произнесла она. – Давай с тобой дружить. Я хочу быть твоей подружкой, а ты хочешь быть моей?

Девочка не отвечала. Тут до Флоры дошло, что та почти и не слышала, как она говорит.

Она положила руку на одеяло. Худенькое тело дернулось.

– Я пришла сюда, чтобы стать твоей мамой, – продолжала Флора, голос ее зазвучал громче. – Хватит меня не замечать. Я вежливо прошу тебя со мной подружиться. Ты должна отвечать, глядя на меня.

Девчонка выскочила из постели, скользнула мимо Флоры на пол, точно юркий опасный зверек. Остановилась в дверях, острое личико обернулось.

– Ты не моя мама, шлюха ты проклятая, вот ты кто!

* * *

Она не разозлилась. Закрылась в ванной. Стояла у зеркала и плакала. Ребенок довел ее до слез. Ребенок Свена. Но он об этом никогда не узнает.

* * *

– Просыпайся, уже день, нечего спать в кресле. Надо встать и сесть в кресло, так ведь лучше будет?

Белые брюки. Сидя в оранжево-желтом кресле, она наблюдала, как они перестилают постель, шваброй возят под кроватью. Пыль там обычно собиралась в мелкие катышки.

Потом она поглядела на вторую кровать и увидела, что она пуста. Да. Та женщина умерла. Этой ли ночью, предыдущей ли, люди всегда умирают по ночам.

Они одели ее в розовый халат с большими белыми пуговицами. Розовое ей шло. Она накрасила ресницы, натянула через голову шуршащее розовое платье. Шуршание морской пены, шуршащие звуки музыки, он танцует как бог, мой муж. Она проплывает сквозь зеркальные залы, вниз по лестницам, широким точно проспекты.

– Это Мэрта, твоя новая соседка по комнате.

Сморщенное старушечье личико смотрит с подозрением.

– Надеюсь, вы подружитесь.

– Когда только одна может говорить, не поссоришься!

Вот они уже сидят, каждая со своей стороны стола.

Сколько соседок ей уже представляли? Она что, должна их всех пережить, это же несправедливо!

* * *

Она купила девочке куклу. Красивую, она сама о такой мечтала в детстве. У куклы были настоящие волосы, в волосах – бант, и глаза закрывались. По ее просьбе куклу красиво упаковали.

На следующий день, когда Свен уехал, она поднялась в комнату к девочке и положила пакет на кровать. Жюстина сидела на подоконнике, волосы у нее были немытые, губы стиснуты.

– Не сиди на окне, ты можешь упасть.

Жюстина отвернулась.

– Слезай и помойся, давай выберем, во что ты оденешься. А когда будешь готова, тогда можешь открыть пакет.

Девочка двинулась за ней, шаркая ногами. В ванной она заперлась и открыть дверь отказывалась.

Флора сделала вид, что она ушла из дома. Она спряталась за комодом и сидела, не издавая ни звука.

Затяжная война, вот что это такое, настоящая затяжная война. Девчонка там заряжает пушки, сама она засела в окопе.

Что случилось потом?

Жар от детского тела, руки, которые бьют и бьют, девчонка, голая, заползла в угол.

– Ты будешь делать, что я скажу, маленькая гадина, человек ты или животное, я тебя убью, если не будешь слушаться, если ты будешь продолжать меня унижать, делать вид, что меня нет, слышишь, не смотри в сторону, начиная с сегодняшнего дня действуют другие правила. Начиная с сегодняшнего дня я больше не хочу быть твоей мамой.

* * *

– Что ты с ней сделала? – спросил Свен, однако в его голосе не было неодобрения, просто тихое удивление.

Девочка сидела между ними, с чистыми волосами, розовая.

Курт Лудинг созвал собрание в понедельник утром. Он послал Женни, свою ассистентку, за сладким пирогом, который теперь лежал посредине стола, липкий и нарезанный слишком большими ломтями.

– Пожалуйста, берите, – то и дело предлагал Курт.

Его длинные ухоженные пальцы нервно вертели ручку. Берит заметила надпись на ручке: «Норботтенский Курьер». А что такого? Он же откуда-то с севера.

К пирогу никто не притронулся, даже сам Курт.

Он сидел во главе стола. Пил кофе из пластмассовой кружки, подносил ее ко рту и отхлебывал осторожными мелкими глотками. Не расспрашивал, как прошли выходные, не до пустой болтовни было этим утром понедельника. Курт был одет в темный костюм, в котором начал появляться зимой, прежде он обычно носил свитера и вельветовые штаны. Что-то с ним случилось, подумала Берит. Он превращается в этакого непогрешимого.

Они ждали. Анни уставилась в свою чашку. Лотта прочищала горло, покашливая, словно у нее начиналась простуда. Лилиан слабо, почти неслышно напевала, она всегда напевала, когда злилась или волновалась, тогда она, вместо того чтобы что-то сказать, все ходила и напевала.