А та? Та тоже хваталась?

— Бадрид, — Арман отпускает ту, что выплясывала у него на коленях.

— По-хорошему тебе скажу. Раньше нам не пришлось бы ждать трех дней. Даже трех часов ждать бы не пришлось после того, как мы кому-то что-то предложили.

— Все знают. Мы приходим с батогом и пряником. Не примешь дар, получишь удар, от которого не оправишься.

— И все говорят. Что Багировы больше не способны на настоящий удар. После того, как ты отпустил семью Булатовых. Рустам даже бизнес какой-то ведет до сих пор.

— Согласен, — Давид шлепает по голому заду ту, что успела его ублажить. — Из-за этого поступка наш авторитет упал до нуля. Что ты дальше собираешься с ними делать, брат? Это твой удар. Мы вмешиваться не вправе.

Да.

Скриплю зубами, наливая себе первый за три дня стакан виски.

Член стоит просто адски, мешая здраво рассуждать.

А под руками будто горит ее кожа. Соски. Упругие. Маленькие. Острые, как камушки. Нежно-розовые. Такие упругие, от которых жар разносится по всему телу. Простреливает. Обжигает. Кровь вскипает на раз.

Выдохи ее рваные.

И упругость.

Охренеть, какая упругость внутри, в ее теле.

Я такого тела, кажется, даже не видел. Хрупкая. Нежная. Бархатная везде. И внутри.

Внутри она рай. Сладость. Нектар. Пища богов.

Тысячи женщин у меня было. Тысячи, а, может, и десятки тысяч.

Но никогда. Никогда такой не видел. Не прикасался к такому телу. Никогда такой к себе не прижимал, не пробовал.

И никогда. Кровь. Не кипела так при одной мысли, при одном всполохе воспоминания о женщине.

Вспышка — и кожа ее под руками.

Как бред. Как наваждение.

Еще одна, — и ее рваный стон, что пробивает кожу. Насквозь.

И тело. Все ее тело под моей кожей.

Упругие бедра. Грудь, — сочная, что в ладонях сжимается. Губы.

Мягкие. Упругие. Нежные и страстные одновременно.

Я, блядь, еще с первого прикосновения к этим губам знал, что удержаться невозможно. Как только пальцами провел. Прикоснулся. Невесомо.

Тут же обожгло. Пронзило всего насквозь. До затылка.

Уже тогда въелась.

И глаза.

Глаза эти невозможные.

Царапают.

Нет ее, а будто взгляд на меня поднимает.

Нежный. Томный. Сверкает черными алмазами.

И царапает. Прямо под ребрами. Царапает так, что растереть грудь себе хочется. Вырвать это оттуда. Изнутри. Пусть даже ребра превратятся в крошево. Но вырвать!

Они оба правы.

Нас просто перестали бояться после этого.

После того, как я впустил в дом эту девчонку. И не смог. Не смог удержаться. Пеленой накрыло. Впервые в жизни.

И даже думать не о чем.

Я не должен был идти на эту сделку.

Когда тебя оскорбили, плюнули в лицо, а после этого еще и предлагают откуп, это, по сути, еще один плевок. Двойное оскорбление.

Вытрись и прими оплату, как собака, за то, что тебя унизили.

А кто берет плату за такое, об того бесконечно можно вытирать ноги. Готов стерпеть любое унижение. Это ниже дна.

И я. От этой платы не смог, не смог отказаться!

Сердце разрывало ребра, когда она стояла передо мной!

Такая нежная. Такая чистая, как мне казалось.

И пусть я понимал уже, пусть знал, что она из семьи, где не следуют ни чести, ни законам, а, значит, как и ее сестра, способна на самое мерзкое, а все равно мне веяло от этой девочки чистотой.

Если бы ствол у виска держали и требовали отпустить семью, я плюнул бы в лицо и рассмеялся. Принял бы пулю, но честь бы не попрал. Никакого откупа не то, что бы не принял, даже за один разговор о таком шею бы свернул.

Бадрид Багиров и плата за унижение? В страшном сне такого не представил бы!

Хоть сейчас и предлагаю такую же плату другим.

Но в том-то и вопрос. Они другие.

А я…

Я не смог удержаться. Отказаться от нее. От женщины, что впервые заставила мое сердце дрогнуть.

Не смог.

Потому и обрушился на нее со всей яростью.

Холодно, как настоящую шлюху, брал снова и снова.

Не ее. Себя раздирал, когда врезался в нежное тело. Когда видел, как искривляется от боли ее чувственный, манящий рот.

Разве она может чем-то отличаться от той, другой, что залетела от чужака? Без свадьбы, да еще и перед самой свадьбой с другим?

Не может.

Один род. Одно воспитание. Одни и те же устои.

Не удивлюсь, если она даже знала о разгульной жизни своей старшей сестры. Просто та, что поманила меня, опьянила, она моложе. Дать ей время, и пошла бы по рукам, как и первая.

Все понимал. Все.

Каждый толчок в нее клеймил мою кожу и нутро ожогами.

Я сам себя предавал, не в силах отказаться от предложенного откупа. Предавал дважды.

Сам себя унижал и втаптывал в грязь. Одним лишь тем, что позволил ей переступить порог моего дома.

Сам себе плевал в лицо и утирался, чувствуя, как семя выстреливает из самого нутра.

За оскорбление, страшное, кровное, платы не берут. Не берут!

Стучало в висках.

А я не мог остановиться. Снова и снова брал ее. Эту плату. Снова и снова вколачивался в нежное тело. В упругие губы, которые почти свели с ума…

Размазывая не ее. Самого себя. И себя же ненавидя.

Плевок. Она еще один плевок мне в лицо. Лютый. Страшный. За который убивают.

И пусть его можно оправдать традицией. Пусть я беру взамен чужих жизней девственность и тело. По сути, всю ее жизнь, до ее последней капли.

Но суть не меняется. Я, Бадрид Багиров, взял плату за оскорбление. Сам себя этим вывалял в грязи.

Еще не поздно все переиграть. Еще. Не поздно.

Избавиться от девчонки или отправить ее шлюхой в один из клубов. Продать с аукциона. И разобраться с остальной семьей.

Мари

Уже совсем глубокая ночь.

Я проваливаюсь наконец в очередной больной сон, как тут же подпрыгиваю на постели.

Дверь в грохотом распахивается.

Так резко, так мощно, что, кажется, ее просто вынесли.

Слетела с петель.

Но мне двери не видно.