Вот ты живешь в доме Владимира. Помнишь ли ты Аркадия, слугу? Когда Дмитрий был ребенком, Аркадий к нему приставлен дядькой был. Мальчик вырос, Аркадий получил вольную. И что же: на коленях у графа стоял и умолял: «Не надо мне вольной, барин, позвольте только при вас остаться». К чему свобода им? Она им не нужна.

Если крестьян без земель освободят — а так, поверь, и произойдет, — они как были, так и будут работать на землях барина. Теперь только вместо порки на конюшне за проступки барин их выгонять будет. А этим, уж поверь, лучше, чтоб пороли. Выпороли — и ладно, а выгнали — так с голоду помрешь. Нет, мальчик мой, не так устроено крестьянское сознание, чтоб их освобождать.

— Положим, так, — согласился Ричард, — но ведь участники восстания не только крестьян освободить хотели. У них была программа конституции, преобразования…

— России нужны реформы, преобразования, — перебил князь, — но с какой стати несколько человек, которые не погружены целиком в политические и экономические дела нашей страны, решают, что есть благо для России? Это гордыня, только и всего. И лицемерие к тому же. Ты никогда не задавался вопросом: почему, если господа так хотели свободы для народа, они своих собственных крестьян не освободили? Да потому, что понимали: разорятся в одночасье, когда крестьяне к другому барину уйдут. Ведь как воспринимают они вольную: «Видать, барину я чем-то не угодил. Вот он меня и прогоняет».

Реформы будут, когда страна будет готова. Сколько раз Николай говорил мне, что из-за крепостного права над Россией смеется вся Европа. Но вся наша экономика построена на крепостном праве. Мы не можем, не готовы сейчас отказаться от него. Реформы должны проводиться тогда, когда готов народ. И проводиться должны сверху, а не решением кучки вольнодумцев. Помню, я обсуждал восстание с покойным Александром Сергеевичем. Он сказал тогда: «Сотня прапорщиков, выйдя на площадь с барабанным боем, никогда не изменит политический уклад нашей страны». И был совершенно прав.

— Но не слишком ли сурово их наказали? — спросил Ричард.

— Сурово? Разве? — ответил Андрей Петрович. — Среди них были мои хорошие товарищи. Но я считаю, что приговор был слишком мягким. Не забывай: они предприняли попытку военного переворота. И их судил военный трибунал. Обычно всех участников восстания казнят. Но гуманный наш российский военный суд приговорил к смерти только пятерых: организаторов восстания и этого мерзавца Каховского, который убил Милорадовича. А ведь за что убил? За то, что тот выехал к восставшим с призывами одуматься.

— Но их лишили дворянства…

— И правильно: они восстали против государства. Предателям в России нет почета, — отрезал старый князь. — Но только им. Их дети, как ты видел, как были, так и остаются дворянами, при титулах, богатствах.

— А как же ордена? — воскликнул Ричард.

Он мог бы все понять и оправдать, но ему никак не давало покоя то обстоятельство, что героев, прославленных в былых сражениях, лишили военных орденов.

— Да, это преступление, — признал Суздальский, — и здесь, увы, виною стремление чиновников выслужиться. Я был тогда с Николаем, когда ему сообщили о том, что участников восстания лишили титулов и званий, а ордена — военные награды — сорвали с них и бросили в огонь! О, как грозен был русский император! Он чуть не бросился на полковника, который посмел с гордостью доложить об этом злодействе. «Как? — кричал император. — Как посмели? Кто приказал? Сгною! В Сибирь сошлю, вслед за восставшими! Как рука поднялась сорвать с офицеров ордена, полученные ими за пролитую кровь?! Как могли вы эти ордена бросать в огонь?!»

Ричард молчал. Ему нечего было ответить. Вся история декабрьского восстания в России была извращена слухами, обросла сплетнями и небылицами. Но теперь, узнав всю историю от ее свидетеля, Ричард изменил свою точку зрения.

— Как жаль, — сказал он задумчиво, — что так много прекрасных людей из благородных побуждений сложили свои головы по собственной глупости.

— Декабрьское восстание 1825 года — это самое массовое проявление благородной глупости в истории нашей страны, — грустно заметил князь Андрей Петрович.

Тем временем Герман шел под проливным дождем по Конногвардейскому бульвару. Последние свои деньги он отдал извозчику, чтобы добраться до дома Петра Андреевича сухим и в надлежащем виде. Специально для этого визита он надел приличествующий случаю парадный костюм. Точнее сказать, это был единственный его костюм, который имел вид относительно новый, поскольку надевал его Герман только в особых случаях, в основном когда встречался с князем. Теперь он насквозь промок и, вестимо, потеряет форму, с горечью думал Герман.

Зонта у Германа не было. Единственный черный зонт, подаренный ему Петром Андреевичем на день рождения, Герман сломал пару недель назад об голову пьяницы, который норовил устроить драку.

Герман с удивлением отметил, что правый его сапог внутри относительно сухой, тогда как левый уже изрядно набрал воды. Присмотревшись, молодой человек отметил, что сапог просит каши. Ничего, потерпим до понедельника, решил он. В понедельник ему должны были выплатить жалованье.

Когда Герман проходил мимо булочной, он понял, что весь день не ел. Он порылся в карманах в поисках какой-нибудь самой мелкой монеты, однако и той у него не оказалось. Не беда, решил он, дома остался кусок зачерствевшего хлеба.

О том, что он будет есть в воскресенье, Герман решил не задумываться.

Преследуя любовь, мы гонимся за тенью,

А убегаем — нас преследует любовь.

Уильям Шекспир

Вернувшись домой с прогулки, Анастасия пребывала в настроении возвышенном, романтическом. Войдя в гостиную, она принялась танцевать сама с собой, вспоминая о давешнем танце с маркизом Редсвордом. Она предавалась мечтам, смелым и безрассудным. В мечтах своих княжна представляла, какую страсть будет вызывать у Ричарда (теперь она называла его только так) одно о ней упоминание, как будет он ради нее драться на дуэли с Борисом, как сделает ей предложение и как они поженятся. Мечты ее так некстати прервала княгиня Марья Алексеевна, которая внезапно вошла в гостиную.

— Bonsoir, grandemaman! — поздоровалась Анастасия. — Je suis très heuerux de Vous voir.[27]

— Il est très bien, ma chére, parce que je vais parler d’une question importante[28], — ответила княгиня, садясь в кресло.

— Что-нибудь случилось? — поинтересовалась Анастасия, садясь подле нее.

— Случилось, дорогая моя, — отвечала Марья Алексеевна, серьезно смотря на внучатую племянницу. — Мне стало известно о твоих чувствах к молодому маркизу Ричарду Редсворду.