Однажды, проездом в Берлине, Чайковский сообщает Надежде, что был тяжело разочарован постановкой «Тристана и Изольды» Вагнера, но что в качестве компенсации он имел возможность убедиться в эфирной легкости гения Моцарта, после восьмикратного прослушивания в Париже «Свадьбы Фигаро»: «Моцарт не подавляет, не потрясает меня, но пленяет, радует, согревает. Слушая его музыку, я как будто совершаю хороший поступок».

Не вступая с ним в музыкальные споры, неуместные сейчас, она отвечает сухим деловым тоном, информируя его о финансовых трудностях, с которыми ей пришлось столкнуться, несмотря на последние биржевые сделки и операции с недвижимостью. И если она излагает ему свои затруднения, то только потому, что считает необходимым поставить его в известность, что возможные финансовые проблемы могут заставить ее сократить выплаты, которые она регулярно делает ему вот уже многие годы, а скорее и вовсе приостановить их. Эта идея не пришла бы ей в голову, выражай он ей, как и раньше, доверие и преданность. Однако в последнее время мировой успех и официальное признание опьянили его. С тех пор как он написал по заказу царя Торжественный коронационный марш и царь отблагодарил его подарком в виде перстня, украшенного первоклассным бриллиантом, он порхает из дворца во дворец, от одной высокопоставленной персоны к другой. О нем говорят все больше и больше в зарубежных газетах как о выдающейся фигуре в русской музыке. Боясь, как бы он ее не оставил, Надежда решает, что необходимо срочно показать ему, чем он рискует, удалясь от нее и ища новых покровителей или покровительниц. Нет бесчестных способов для любящей женщины, полной решимости сохранить объект своей страсти. Точно так же, как некоторые мужчины испытывают полное счастье, только утоляя свою страсть с продажными созданиями, так и она глубоко убеждена, что ее привязанность к Чайковскому становится еще ярче оттого, что она платит, чтобы заполучить его. Отчего распаляется и ее гордость, и ее нежность, так это от мысли, что она покупает своего виртуального партнера, словно вещь. Надо полагать, ее увлечение им десятикратно усиливалось деньгами, которые она платила ему взамен. Размышляя над своим положением, она чувствует себя странно раздираемой между возвышенными мыслями и смущением, словно ее подвела собственная нравственность.

Размышления над собственными чувствами никоим образом не приостанавливают реализацию ее давнего замысла связать узами брака своего сына Николая фон Мекка и одну из племянниц Чайковского. Сначала она думала женить Колю на юной Наташе Давыдовой. Однако после многих сомнений эту честь она решила отдать другой племяннице великого композитора, Анне Давыдовой. В конце концов, Наташа или Анна, баронессе все равно, лишь бы скрепить тем самым связь дома фон Мекк с домом Давыдовых. Сказано – сделано. Свадьба состоялась 11 января 1884 года. Обмен Коли и Анны кольцами был для Надежды почти тем же самым, как если бы священник благословил ее вечный союз с Чайковским. Однако она остается верной своему решению действовать, оставаясь в тени. Ни на секунду не задумывается она о том, чтобы покинуть Канны, где она приятно проводит время, дабы пополнить ряды присутствующих на церемонии венчания. Отсутствуя в жизни Чайковского физически, она должна, кажется ей, остаться невидимой и после того, как, едва только церковь благословила взаимное согласие новобрачных, породнилась с Чайковским. Зато присутствовать на торжественной церемонии сочли своим долгом композитор и его брат Модест.

Надежда с любопытством ждет отчета о событии. Но в письме, которое Чайковский отправляет ей на следующий день, он лишь мельком упоминает о венчании своей племянницы и долго возмущается тем, что дирекция театров, которые будут ставить его «Мазепу», не собирается платить ему столько, на сколько он надеялся. Придрались, пишет он, к тому, что в опере всего три акта вместо четырех. Ее снисходительное перо выражает сочувствие этому гневу набалованного ребенка, однако внутренне она считает его большим эгоистом, слишком мелочным для великого человека. Наверное, это слишком быстро пришедший успех и посещение аристократических кругов сделали его пресыщенным и требовательным? Однако премьера «Мазепы», прошедшая в Москве 4 февраля и в Санкт-Петербурге 7 февраля, стала провалом. Такая досада на пути ее кумира к восхождению смягчает Надежду. В глубине души ей больше нравится утешать Чайковского после неудач, чем аплодировать ему «вместе со всеми» (которых она так ненавидит)! Однако это обескураживающее происшествие быстро забывается. Очень скоро он снова устремляется вперед, а Надежда следит за ним со смесью страха и восхищения. Несмотря на сдержанные отклики прессы после постановки «Мазепы», популярность Чайковского на самом деле растет день ото дня. 23 февраля он награжден орденом Святого Владимира, и его уведомляют, что царь, особенно ценя его музыку, обратился к дирижеру Направнику с предложением приступить к восстановлению «Евгения Онегина» в лучших условиях. 7 марта, побывав на приеме у царя и царицы в их дворце в Гатчине, он восторженно описывает Надежде, какие незабываемые минуты пережил подле Их Величеств. Разрываемая удовольствием знать, что он счастлив, и огорчением оттого, что его счастье никак не связано с ней, она с каменным лицом читает письмо, которое он послал ей на следующий день после аудиенции. «И тот и другой были крайне ласковы, внимательны; я был тронут до глубины души участием, высказанным мне государем, но не могу выразить Вам, до чего убийственно ужасны были страдания от застенчивости. Государь говорил со мной очень долго, несколько раз повторял, что очень любит мою музыку, и вообще обласкал меня вполне».

Убежденная монархистка, Надежда может только радоваться признанию таланта ее возлюбленного царем. И все же она живет в страхе, что, став официальным композитором, Чайковский отныне думает не о ней, когда пишет свою музыку, а о персонах столь высокопоставленных, что она закончит тем, что полностью перестанет существовать для него. Если и дальше так пойдет, думает она с горечью, симфонии, сонаты и концерты, которые он еще напишет, больше не будут ее симфониями, ее сонатами, ее концертами, а будут концертами Его Величества и нескольких приближенных к трону. Следует ли ей в этих условиях по-прежнему содержать артиста, будь он даже самым бесподобным, тогда как, по всей очевидности, отныне не она вдохновляет его? Нормально ли это – содержать мужчину, который предал ее, променяв на славу? Того факта, что он променял ее на императора, императрицу и самых блистательных представителей аристократии, не достаточно ли для нее? Она тоже к тому же может подчинять своей воле стольких людей, будь то члены ее семьи, небольшая труппа музыкантов или дюжина личных секретарей, окружающие ее.

После непродолжительной вспышки возмущения «неверностью» возлюбленного она берет себя в руки и, чтобы заставить его вернуться к ней, распоряжается поставить в своем замке Бель-Эр, в Турени, рояль Эрара. Чтобы заманить его в этот «райский уголок», она описывает ему, какое удовольствие испытывает здесь сама, и обещает ему исчезнуть, едва завидев его на горизонте. Но, очевидно, у него в голове иное. Вот он пишет, что утомлен скитаниями по Европе и очень хотел бы приобрести дачу около Москвы, где могли бы спокойно течь его дни, вдали от светских сплетен. Думая, что речь идет о деле решенном, она пишет, что всецело одобряет его намерения. Однако очередную весну он проводит в Каменке. Оттуда он сообщает Надежде, что работает над Третьей сюитой, одновременно прилагая все усилия к изучению английского языка с гувернанткой детей Давыдовых. Но самые большие радости приносят ему Алеша, наконец освобожденный от военной службы, и милый Боб, тринадцати лет, одинаково любящий как лазать по деревьям, так и гонять мяч или играть на фортепьяно. Отголоски этого увлечения тревожат Надежду, которая усматривает в нем странное соперничество, более опасное, быть может, чем сверкающий придворный мир. Она принимается с удвоенным упорством звать его к себе. И наконец он соглашается приехать в имение, которое она приобрела в Плещееве после продажи Браилова.