Девочка по-прежнему лежала на кушетке, словно мёртвая. «Великий кофта» с величественным видом приблизился к кардиналу.

— Монсеньор! — сказал он самым серьёзным тоном. — Я убедился, что Великие неземные силы предсказали вам славную судьбу. Мне нечего добавить к тому, о чём через меня говорила Голубка. Следуйте своим путём. Ничего не бойтесь. И когда над вашей головой засияет солнце, я попрошу только об одном вознаграждении. Придите ко мне и подтвердите, что моё учение стало для вас факелом, осветившим ваш жизненный путь.

Де Роган поклонился с таким почтением, словно перед ним стоял сам король. Розоватый свет начал блекнуть, и окружающие предметы становились всё менее отчётливыми. Жанна взяла его под руку, и они пошли к двери. Две дрожащие звезды немедленно вновь появились высоко на невидимом небосклоне.

Только в карете сообщники осмелились вновь заговорить. Кардинал чувствовал себя превосходно, как и прежде.

— Кажется, само провидение послало мне вчера этого Бёмера. Пока, правда, не всё ещё ясно до конца, но туман постепенно рассеивается. Теперь нам с вами нужно взглянуть на это ожерелье. Но мне необходимо подтверждение того, что оно понравилось её величеству и что она хотела бы его получить. Иначе я не сделаю ни шага. Ныне каждый такой шаг связан с большим риском. Трудно даже себе представить...

— Я тоже не собираюсь рисковать, ваше высочество. Если даже вы осторожничаете, то что говорить о несчастной Ламотт-Валуа? Нет, если её величество хочет, чтобы ей служили верой и правдой, то она должна играть с нами в открытую. Если она признается, чего она хочет, каковы её желания, тогда, может рассчитывать на нашу преданность до гробовой доски.

— До гробовой доски! — эхом откликнулся кардинал. — Всё должно исходить только от неё, — торжественным тоном добавил он. — Но прежде мне нужно увидеть бриллиантовое ожерелье, выяснить, какую цену он назначил, какова будет система оплаты... Вы этим потом займётесь. И не забывайте: я не даю никаких твёрдых обязательств. Я рассматриваю всё это дело только как анализ разных возможностей, что ни к чему меня не обязывает. Пока я располагаю лишь утверждением Бёмера и вашим, мадам, о том, что королева страстно желает получить это ожерелье, больше ничего.

— Со своей стороны я могу обещать вам только полную правду по этому делу и абсолютную преданность вашим интересам. При этом нельзя ни на миг скомпрометировать королеву. Ах, как всё это сложно! Несмотря на божественное поощрение, мужество мне изменяет, и я даже не знаю, смогу ли продолжать.

— Не стоит отчаиваться, — сказал кардинал, пожимая её руку. — Не теряйте уверенности, сейчас, этого нельзя себе позволить. Но вы, несмотря на все ваши таланты, женщина, и разрешите мне вас предостеречь. Это дело требует сохранения строжайшей тайны. Ни слова, ни одной живой душе. Можно ли вам доверять до гробовой доски? Говорите честно, не бойтесь.

Короткий ответ «можно», простой и серьёзный, произвёл на кардинала гораздо более сильное впечатление, чем все клятвы. Да, конфидентка королевы никогда не выдаст секрета, ибо тогда рухнут её собственные надежды. Более того, Бастилия всё ещё существует, и туда очень легко могут угодить все, кто так или иначе наносит оскорбление королевской власти.

— Если вы намерены доверять мне лишь из-за страха понести наказание, то лучше не доверять вовсе, — прошу извинить меня за резкость. Прежде чем мы расстанемся, вернёмся к тому, о чём я говорила вам вчера. Я бы не стала сейчас снова заводить об этом разговор. Но в будущем могут возникнуть некоторые осложнения. Когда в последний раз я виделась с королевой, она так трогательно жаловалась, что не в силах изменить своего ужасного финансового положения. Вы, конечно, знаете, как незначителен её личный доход. Чуть больше 300 000 ливров в год.

Де Роган не знал, но на всякий случай с сожалением кивнул головой.

— Можете ли вы себе представить более бедственное положение самой щедрой из всех французских королев? — воскликнула Жанна. — От этих её слов у меня на глазах навернулись слёзы. У матери одного её офицера большая семья, и она не в состоянии помочь этой несчастной женщине, так как её кошелёк пуст. Нужно ли вам говорить, что я думаю об этом?

— Что вы, мой добрый ангел, ничего не нужно разъяснять. Я и сам догадываюсь. Всё, чем располагаю я, к её услугам. Отнесите деньги несчастной матери и передайте королеве, что моё сердце обливается кровью из-за неё. Остальное — потом.

— Ах, какое у вас благородное сердце! — Жанна опустила золотые монеты в свою сумочку. — Она узнает об этом. Какой контраст с этим жадюгой Бретайлем, королевским министром двора. Вы покажете себя во всём блеске, особенно тогда, когда окажетесь с ней лицом к лицу, ибо ваша щедрость даст ей возможность осыпать вас милостями, о которых может только мечтать благородное сердце. Королева сказала... — но нет, и ещё раз нет! По-моему, я становлюсь слишком болтливой. Не искушайте меня. Я бы не позволила себе раскрыть рта, если бы только не чудо, которое сегодня произошло у нас на глазах.

Напрасно он умолял её открыться. Жанна только смеялась в ответ. Эта дерзкая, красивая женщина поддразнивала его, всё выше возносила его самые смелые надежды, называла себя его сказочной феей. Когда часы пробили двенадцать, Ламотт, сделав глубокий реверанс, исчезла.

Они расстались лучшими друзьями и близкими сообщниками.

Но было кое-что, о чём добрая фея Ламотт предпочла не сообщать кардиналу. Ну для чего рассказывать о том, что эта Голубка-пифия[1]— её племянница? Этот факт, само собой, не мог повлиять на святость предсказаний. Для чего рассказывать о том, что её день не закончился в ту минуту, когда она вышла из кареты у входа в маленький домик, в котором жила в Париже. Зачем вызывать подозрения? Зачем сообщать о том, что владельцем этого домика был один её старый поклонник по имени Рето де Вилетт, который всегда ей раньше давал советы в важных делах и, конечно, никогда не откажется от помощи во всех новых серьёзных начинаниях.

В конце концов, может ли бедная и несчастная женщина так рисковать? Делать карьеру такого человека, как кардинал де Роган? Нет, в этом ей нужна надёжная поддержка, и она у неё будет.

Над Парижем начинался дождливый рассвет, когда Жанна де Ламотт-Валуа закончила продолжительную и весьма интересную беседу с месье де Вилеттом. Ей всё-таки удалось убедить его, что новое предприятие не опасно для человека с холодной головой и крепкими нервами.

Растаявшая в дневном свете ночь объединила в довольно странную компанию кардинала де Рогана, дворянина Рето де Вилетта и графиню Жанну Дамотт-Валуа.

Тем временем Бёмер впадал всё в большее отчаяние. Поначалу у него ещё была надежда, он рассчитывал на кардинала, но время шло, никаких вестей не поступало и с каждым днём надежда ослабевала. Бассанж не появлялся. От нервного расстройства он слег в постель, но даже это не заставило его молчать. Он ругал на все корки Бёмера, осыпал его оскорблениями и страшными проклятиями за немилосердный удар, который нанесла им судьба. Бёмер же безвылазно сидел в задней комнате своей мастерской, грыз ногти и предавался мрачным размышлениям. Далёкие грозовые раскаты приближающейся революции распугали всех его клиентов, и порой за несколько дней не было ни одного посетителя. Хотя его положение не было совсем уж безнадёжным, сейчас он всё видел в чёрном свете и не верил, что солнце по-прежнему ярко светит. Нет, нужно расстаться со всеми надеждами. Иногда, правда, ему казалось, что ещё не всё потеряно и можно что-то спасти, стоит только ещё раз поговорить с королевой. С теми, кто служил ей верой и правдой, она всегда была доброй, отзывчивой, и если она осознает, в каком ужасном положении он, Бёмер, оказался, то наверняка придёт ему на помощь. Но если он ничего не будет предпринимать, откуда ей узнать об этом? Под лежачий камень вода не течёт. Разве такие великие люди, как Мария-Антуанетта, понимают, что такое банкротство, что такое жизнь, лежащая в руинах?