Распался Союз, и российской власти стало не до урана, тем более что на тот момент стране вполне хватало добычи с забайкальских и уральских месторождений, да и уран резко упал в цене на международном рынке. Но, хотя процесс закрытия предприятия начался с девяносто первого года, Ладожские все еще оставались в поселке, продолжая работать. Андрей Васильевич входил в число технического руководства, осуществлявшего постепенное закрытие, консервирование и передачу предприятия монгольским партнерам. В девяносто втором году Анастасия Игоревна родила дочь Кирочку, продолжая до самых родов преподавать в школе значительно поубавившимся ученикам.

К девяносто третьему году большую часть работников и служащих Дорнода вывезли в Союз, а те, кто был вынужден остаться для полной и окончательной остановки и закрытия предприятия… не получали зарплат и даже голодали, потому как привоз продуктов и необходимых товаров прекратили, а вывезти рабочих и техперсонал не имелось никакой возможности.

Это было настолько дико и неправдоподобно, что не поддавалось нормальному осмыслению.

Андрей Васильевич сумел отправить в Улан-Батор жену с грудной дочкой и Матвеем только благодаря семейству Ганбай, ставшему за эти годы по-настоящему близкими Ладожским, а сам остался, продолжая работать даже в таких невыносимых условиях.

Итак, для справки: до девяносто шестого года руду все еще отгружали и отправляли вагонами в Читу.

А потом… сотни геологических отчетов были переданы монгольской стороне, как и вся инфраструктура, активы поставлены на консервацию, шахты и карьер затоплены. Но прекрасный зеленый город и горнодобывающее производство не понадобились монгольскому государству и… буквально за полгода были полностью разобраны и растащены местными жителями. «Приватизировали» весь металл– буквально весь, то есть рельсы железной дороги и даже просмоленные шпалы, все металлические конструкции и сооружения, выкачали воду, расконсервировали шахты и вытащили из них абсолютно все, даже зубилами выбивали арматуру из железобетонных сооружений, где это было возможно. Все деревья срубили– в степи дерево в большой цене, содрали и унесли кафель из домов, унитазы, умывальники, краны, мебель, шифер с крыш…

Да что перечислять! Абсолютно все, что можно было демонтировать и унести,– разобрали и унесли. И от цветущего прекрасного городка остался обглоданный до костей, рассыпающийся скелетный костяк, призрак величия пропавшей страны…

Но рачительные монголы хотя бы методично и тщательно собрали, сортировали и унесли все ценное: что-то продали, что-то переплавили, что-то приспособили в своих хозяйствах– а мы просто бросили…

Вбухали в рудник, горнодобывающий комбинат и город хренову кучу средств и сил, потратив больше, чем получили прибыли от его эксплуатации за все эти годы,– и просто бросили, не получив ни копейки компенсации.

Как это назвать? И как, и кем назвать тогдашних руководителей страны, дорвавшихся до власти и швыряющих достояние и ценные ресурсы, с таким трудом добытые их предшественниками?

Через полгода после того, как сумел отправить жену с детьми теперь уже в Россию, переставшую быть Союзом, Андрей Васильевич и сам вернулся в Москву.

Все, распрощались они с Монголией.

И попали…

Да, в конце восьмидесятых, когда Ладожские уезжали, в Союзе все уже было непросто: формальное, «витринное» благополучие, внешняя показушность и гнилая, расползающаяся по швам подкладка «шикарного костюма», когда весь народ жил не просто в двойных стандартах, а в вынужденной бытовой и житейской лжи, когда на кухнях обсуждали засидевшихся в партийном руководстве стариков… Так называемый Красный проект, начатый в революцию семнадцатого, взлетел и добился невероятных достижений и прорывов в науке, промышленности, в социальной сфере, в военном доминировании, потому что имел Цель. Пусть и несколько утопическую, но сильную и конкретную: построить такую страну социализма, в которой каждый человек имеет невероятные возможности для саморазвития и достойной, комфортной жизни, чтобы эта страна стала символом, призывом остальным государствам идти тем же путем, а ее государственная система стала самой лучшей.

Классная идея, между прочим, только к восьмидесятым партийное руководство, до смерти боявшееся реформации и пересмотра устаревших концепций, потерявшее гибкость мышления, подвело страну к краю. И уже все бурлило и кипело по границам Союза, вспыхивая то там, то там национальными восстаниями, а в стране был тотальный товарный дефицит и дикое расслоение в обществе. В условиях того самого дефицита уровень потребления элитной верхушки был на порядки выше, чем у остального населения. Элита имела полный доступ к благам под грифом «спец»: транспорт, продукты, санатории, пансионаты, рестораны, промышленные товары и так далее.

Да, все бурлило, булькало, разваливалось и тихо, а бывало, что и громко, роптало, но… но в восьмидесятых это все еще была Держава. Целая, мощная, с огромным промышленным и социальным заделом, который выковывался десятилетиями, с высоким международным статусом, с огромными ресурсами и сильной армией и флотом…

А вернулись Ладожские совсем в другую страну– раздробленную, обнищавшую и какую-то униженную, утратившую уважение к самой себе, признавшую себя побежденной и сдавшейся незримому врагу, выпрашивая у того милости и подачки.

Для людей, пропустивших перевороты девяносто первого и третьего годов и не находившихся в России во время ее стремительного переформатирования на другую ментальность, другое сознание, на совсем иной уклад жизни, это настолько явно бросалось в глаза, что возникало ощущение, будто они пропустили какую-то войну и вернулись после капитуляции родины, когда победители и бывшие союзники занимаются дележом и отъемом лакомых трофеев.

Темные улицы, грязь, мусор, какие-то непонятные ларьки в центре города, связанные друг с другом и с соседними домами клубками провисших, чуть не задевающих головы прохожих проводов. Люди у метро, торгующие всем подряд: продуктами, цветами, алкоголем, вещами, наркотиками, если кому сильно понадобится. Совершенно новые правила и порядки жизни, непонятные, дикие какие-то реалии, звуки стрельбы, ставшие чуть ли не обыденностью…

Но можно было бы пережить и как-то постараться встроиться, прижиться и в этих новых условиях, деваться-то все равно некуда и приходится адаптироваться. Однако ужас ситуации, в которую они попали, заключался в том, что все взрослые Ладожские оказались без работы.

Бабушку и деда безжалостно уволили с их предприятий под предлогом «сокращения штатов», не произнеся ни слова благодарности за долгие годы безупречного, а часто и ударного труда, невзирая на все их грамоты, регалии, награды и стаж работы, не выказав ни толики внимания или участия. Вызвали в отдел кадров, вручили трудовые книжки и приказ нового начальства: все, пока, товарищи, свободны, сдайте пропуска. Выплатив вдогонку, как насмешку, мизерное, унизительное выходное пособие.

Понятное дело, старики никому не были нужны в то дикое, разрушительное время– дорогу молодым, посторонись, старичье, не видите, теперь у нас новая жизнь началась, без ваших кровавых коммуняк и совка загнившего! Но они ведь были не старики, им всего-то чуть больше шестидесяти исполнилось.