не понимаю, вам заняться что ли нечем? — полусотня, оставив самолёт, завороженно тянулась на запах, и Такэде приходилось выбирать слова.

— При всём уважении, Такэда-доно, сейчас я занят именно этим, — дворецкий невозмутимо протянул ему один из «гостевых» стаканчиков. Тот, как оказалось, пребывал в идеальном соответствии геральдическим требованиям к посуде единственного на данный момент представителя юной династии Морских Ястребов Такэда и благодаря искусству ювелира даже не выглядел оскорбительным новоделом. — Я подаю чай.

— Смешно пошутил, — согласился Айвен, но чай всё же взял. — Но почему здесь и чай, а не в техническом коридоре по штирборту — ремкомплект для обслуживания ствола и механизмов?

— Согласно действующему расписанию, сейчас идёт моё личное время, Такэда-доно, — дворецкий невозмутимо обслуживал полусотню. Судя по тому, как организованно и эффективно помогали ему на подаче бортстрелки, занимался он этим в их компании далеко не впервые.

— А спишь ты когда, «личное время»? — спросил Такэда.

— Мне хватает, Такэда-доно, — переупрямить дворецкого оказалось попросту невозможно. Его лицо излучало доброжелательность, понимание и заботу, как у врача психологического стационара на беседе с проблемным сыном уважаемых родителей. — Долг превыше любой плотской усталости.

— Я тебя у них отберу, — заявил Такэда. — Вместе с чаем. Капитанским приказом с занесением в бортжурнал. И отдам палубным и набольшему голове уряда лётной безопасности. С такими повреждениями бортов на посадке девчонки попросту не заслужили дворецкого.

— Такэда-доно, палубу и впрямь слишком качает, — недовольно заявила Пшешешенко. — Мы понимаем, идёт война, и в строй отправляют всё, что может сражаться, но это действительно судно, а не корабль!

Её бортстрелок, Яська Пщола, демонстративно покивала в подтверждение каждого слова командира экипажа и без слов промычала что-то утвердительное.

— Это судно на восемь пятьсот чистого водоизмещения, и нас ещё ни разу по-настоящему не качало, — устало заявил Такэда. — Сколько можно прятаться за эту нелепую отговорку? Если бы вы садились хоть раз по третьей процедуре, вы бы знали, что такое качка… но метеорологи и вторую за этот переход ни разу не объявляли ещё!

— Тогда почему так бросает палубу? — толпа взорвалась гомоном недовольных голосов. — Мы на тренировке на самоходную баржу-пятёрку садились, угольную, её никогда так не качало!

— Простите, на какую ещё угольную баржу? — Такэда не мог поверить своим ушам. — Конфедерация не возит уголь баржами. Даже для старичья позапрошлой войны есть нормальные эскадренные угольщики!!

— Ну так никто и не говорит, что морскую! Дядя нашей Сэм одолжил для тренировок моторизованный «светлячок» и даже смонтировал почти настоящую лётную палубу для наших тренировок. В озере Холодном.

— Вы хотите сказать, — Айвен Иванович Такэда впервые чувствовал, что от него ускользает дар речи. — Вы хотите сказать, что ваши семьсот часов учебного налёта, все тренировки и подготовка шли на Семи озёрах? В четырёх сотнях миль от ближайшего морского берега? Серьёзно?

— Но мы же по-настоящему учились! — яростно сверкнула глазами Пшешешенко. — С героями первых боёв за архипелаг!

— Вы не учились, — отрезал капитан. — Вы просто жгли авгаз под командованием брошенных в топку резервистов мирного времени, которым повезло не сгореть до конца. Цистернами жгли. Эшелонами. Имперскому пилоту за такой ущерб экономике Конфедерации скрещенные лабрисы с янтарным бантом на грудь приколют!

Толпа взорвалась недовольным гомоном.

— И судя по тому, что никто из ваших «учителей» даже не заметил разницы! — повысил голос капитан, — Они все тоже с аэродромов островного базирования. Вы идёте в настоящий бой с жирной дырой в лётной подготовке. С чем я нас всех и поздравляю!

И у последнего порогаНам командир внушает строго, Что в небе нет ни звёзд, ни Бога — Есть только мы!

Передовой аэродром 12-й авиагруппы «длинного прыжка», авиабаза 2-ого Императорского Воздушного Флота «Нагината», Буревые острова.

Штурман явно нервничал. Он попытался встать из-за стола, едва отзвучала сирена, но застыл на половине движения, увидев, что все остальные по-прежнему сидят

— Не дергайтесь вы так, лейтенант неба, — добродушно буркнул Тихон Хямяляйнен, сосредоточенно пытавшийся выловить среди лапши последнюю императорскую креветку, — еще ничего не кончилось.

— Но…

— Это всего лишь улетели бомбовозы. Сейчас аэродромная обслуга высунет нос и попробует оценить ущерб. Затем пролетит их фоторазведчик и сделает это же самое, но для «того берега».

— Главное, чтобы не было попадания в полосу, — добавил второй бортинженер, с белой налобной повязкой, на которой аккуратными женскими стежками было вышито «Петрович». — Эти новые противоаэродромные бомбы очень поганая штука. Пробивает десять вершков бетона и взрывается под ними, вспучивая плиты. Даже при здешней технике, это не меньше суток ремонта, пока срежут все лишнее, заровняют в ноль и заплатка застынет. Хуже только главный калибр с моря.

— А что, тут и такое бывает? — удивился штурман.

— Здесь все бывает, — веско произнес майор и все сидящие за столом одобрительно закивали. — А с моря нас обстреливали последний раз… в феврале?

— В марте, — поправил его четвертый бортинженер. У него белую полоску «Иваныч» нашили прямо на грудь комбинезона. — Точно в марте, аккурат на именины тещи пришлось, мне супружница еще потом долдонила, чего мол, телеграмму не отбил. А как тут отобьешь, когда от радиостанции две воронки!

— Дождались «шторма с пенкой», в смысле с магнитной бурей и подогнали кружным путем пару линейных крейсеров, — Хямяляйнен отставил миску с лапшой и потянулся за молоком. — Шесть сотен снарядов, это вам не барбос чихнул. В полосу, правда, только четыре попало, а в ангары вообще ни одного, но базе досталось. Хорошо еще, у нас тут все, что можно, под землю попрятали, а после того раза еще больше и глубже копать начали.

— П-понятно, — кивнул штурман. — Я и не знал.

— Да канешна… хто ж в газетах такое напишет.

— Так что не спеши, молодой, — подвел итог лекции майор. — Спокойно поснедай. Если полетим, лететь нам до-олго.

Возможно, штурман и хотел бы последовать совету старшего боевого товарища и своего непосредственного командира, но из-за волнения ему банально «кусок не лез в горло». Тихон Францевич, откинувшись на спинку стула и сцепив руки на пузе, вполглаза наблюдал, как лейтенант пытается давиться бутербродом с сакуровым джемом и тихо посмеивался, про себя, разумеется. Известное дело, все такими были когда-то. И он сам, и даже бессмертный, то есть бессменный командир «двенадцатой», барон фон Розенблюм-дер-Васен. Понимание, что самая большая профессиональная опасность для летчиков сверхдальней авиации, это геморрой, приходит далеко не сразу.

Все же лейтенант оказался упорным и сжевал почти весь бутерброд, прежде чем звонок над дверью в столовой дважды коротко взвизгнул, вызывая экипажи на брифинг.

Как обычно, карта на стене была «до времени» закрыта занавеской, а рядом с грузной фигурой барона переминался с ноги на ногу