Ефимович просил наш сектор обсудить его новую рукопись и рекомендовать ее для издания под грифом Института истории. Книга была обсуждена, рекомендована и издана. Но кому-то «наверху» она не понравилась. В № 8 «Большевика» за 1952 г. появилась разгромная рецензия. Книга была названа «вредной, грубо искажающей историческую правду», «порочной». Больше того, произошла неслыханная в практике Академии вещь: Президиум Академии наук принял 30 мая 1952 г. специальное решение по поводу ошибок в книге Б. Е. Штейна.

Институту было предложено повторно рассмотреть все работы по новейшей истории, в том числе и те, которые уже находились в производстве. К ним относилась и моя собственная, которая к тому времени была уже набрана. Новое руководство мобилизовало все возможные силы для разгрома рукописи. Обсуждение 8 июля 1952 г. длилось много часов. В чем только меня не обвиняли! И все же разгром на научной основе не удался. Я принял те замечания, которые считал справедливыми, и пункт за пунктом (мое выступление продолжалось полтора часа) опроверг те аргументы, которые были основаны на передержках, домыслах, прямой фальсификации текста. Лишь трое выступавших (М. Н. Машкин, И. М. Майский и Л. В. Поздеева) дали объективную оценку работе. Мои собственные аргументы, по-видимому, произвели некоторое впечатление. А. Н. Филиппов, резюмируя итоги обсуждения, предложил дать мне до конца года время для доработки. Рекомендация к печати 1951 года (не лишено интереса, что тогда А. Н. Филиппов выступал в качестве рецензента на Ученом совете Института с положительным письменным и устным отзывом), не была отменена. Но аоновцы решили реваншировать себя обычным административным методом. На заседании партгруппы они заклеймили положительные отзывы как «беспринципные». В стенгазете института (ее редактором был тогда Б. Н. Крылов) появилась соответствующая статья. Еще спустя три месяца на заседании сектора, посвященного совсем другому вопросу, было принято решение, фактически ревизовавшее оценку работе, данную во время обсуждения.

На этом этапе дело окончилось тем, что набор рукописи был рассыпан. И это было в конечном счете большим счастьем для меня, ибо, не случилось этого, я вынужден был бы ввести в текст такие поправки, которые потом вызывали бы у меня чувство стыда. Но в то время удар был для меня тяжелым. Положение мое в секторе осложнилось.

Еще во время обсуждения моей работы 8 июля 1952 г. я обратил внимание присутствующих, что И. Н. Слободянюк попросту списал часть своего отзыва из отзыва другого сотрудника. Это мне показалось забавным, но не более. Спустя два месяца на одном из заседаний авторского коллектива и редколлегии IX т. «Всемирной истории» (ответственным редактором был тогда И. М. Майский) должна была обсуждаться глава И. Н. Слободянюка «Италия, 1929-1939». Начав читать текст, я почувствовал что-то неладное, будто читал я когда-то точно такой же текст. Взяв несколько ходовых учебных пособий, я без труда установил, что из 14 страниц текста Слободянюк заимствовал 13! Я отдавал себе отчет в том, что будут предприняты отчаянные попытки замять это дело. Поэтому прежде всего я выступил на открытом обсуждении. Вслед за тем случай этот был предан, вопреки существовавшей практике, самой широкой огласке. Несмотря на отчаянную борьбу «истинных патриотов» из Академии общественных наук, 9 октября А. Л. Сидоров издал приказ об увольнении И. Н. Слободянюка из Института за плагиат. Это было поистине революционное действие, неслыханное в истории отечественных наук. С тех пор я никогда не слышал, чтобы кого-нибудь увольняли за плагиат, хотя их было предостаточно. Сектор принял решение, осуждающее Слободянюка, и потребовал освободить от него сектор. Слободянюк проработал в секторе 8 месяцев на полной ставке старшего научного сотрудника. Одновременно он получал полную ставку и в качестве заведующего испанской редакцией Радиокомитета. Это было грубое нарушение правил о совместительстве. Но оно не было единственным.

Согласно уставу Академии наук, на должность старшего научного сотрудника зачислялись академики, член-корреспонденты и доктора наук. Кандидатов наук в то время брали на эту должность только в виду их исключительных заслуг. Теперь же все выпускники Академии общественных наук автоматически зачислялись на эту должность. Таким образом, был взят курс на создание привилегированной прослойки среди ученых общественных наук, легко «управляемых» соответствующим начальством. В 20-е годы, когда основная часть историков была беспартийной, и к тому же они были выходцами, главным образом, из среды буржуазно-дворянской интеллигенции, были созданы Институты красной профессуры. Икаписты составили затем основную партийную элитарную прослойку среди историков и философов. Но прежних отличала от нового поколения, т. е. выпускников АОН, жажда знаний (большинство из них пришло в ИКП, имея за плечами гражданскую войну, подполье и пр.). Аоновцы, которые попали к нам в сектор, жаждали... но не знаний, а постов, положения привилегированных. Их мало интересовала или вовсе не интересовала история как наука, а лишь как один из способов благополучного существования. Недостаток профессиональных знаний они восполняли привычными аргументами административного характера. Будучи истинными сталинцами, они, подобно отцу народа, уважали и ценили только силу. Они были сильны, сильны своей беспринципностью, готовностью употреблять в борьбе за свое благополучие любые методы, на использование которых у порядочных людей просто не хватило бы духу. Они были сильны корпоративной спаянностью, взаимовыручкой, круговой порукой. Тот же Слободянюк, рассказывали мне, и это вполне достоверно, был приглашен после изгнания из института к своему приятелю в центральный аппарат, и тот сказал ему: «Тикай, Ваня, до Киеву», и... Слободянюк отправился в столицу Украины на должность... заведующего кафедрой журналистики Киевского государственного университета!

После бурных собраний и витийства борьба с космополитами вошла в спокойное, так сказать, рутинное русло, стала составной частью жизни нашего общества.

Громя космополитов, вышестоящие органы обратили внимание на необходимость утверждения благотворной роли Российской империи для присоединения к ней народов Средней Азии и Кавказа. Борьба против так называемого местного национализма пошла, однако, не по линии интернационализма, а великодержавного русизма.

Сигналом явилась статья секретаря ЦК компартии Азербайджана М. Багирова «К вопросу о характере движения мюридизма и Шамиля» («Большевик», № 13, 1950). Поводом для статьи послужила отмена Советом Министров СССР в мае 1950 года постановления о присуждении Сталинской премии азербайджанскому историку Г. Гусейнову за книгу «Из истории общественной и философской мысли в Азербайджане». (Вскоре после этого решения Гусейнов покончил с собой.) Одновременно в статье критиковалась книга другого дагестанского историка Р. М. Магомедова «Борьба горцев за независимость под руководством Шамиля», опубликованная еще в 1939 году. Для нравов того времени характерен, между прочим, такой мотив, прозвучавший в предисловии Магомедова к своей книге: стимулом для ее написания было желание восстановить историческую правду о Шамиле, так как «враги