Чикиту совершить нечто грандиозное в жизни? Но что именно? Она размышляла, а тем временем кружилась все быстрей.

Сможет ли она когда-нибудь распоряжаться своей жизнью и направлять ее по собственному желанию? И куда? Окажется ли способна совершать великие поступки? Или стать великой? Велик ли ее дух? А если велик, под силу ли ему преодолеть границы крохотного тела, где он заключен? Или же она обречена вечно подчиняться тем, кто крупнее ее? Голова пошла кругом от стольких вопросов, Чикита рухнула навзничь на траву, а Вселенная еще несколько минут продолжала кружить над ней.

Вдруг на груди что-то странно засветилось. Чикита привстала. Талисман великого князя Алексея заморгал, будто светлячок. Она взяла его двумя пальцами и почувствовала, что он ровно пульсирует.

— Рустика, иди-ка взгляни! — позвала она весело и испуганно.

Увидев сияние, Рустика зажмурилась, перекрестилась и забормотала молитву.

— Потрогай, он как живой! — скомандовала Чикита, но ее компаньонка отшатнулась.

С ужасом и восторгом Эспиридиона Сенда заметила, что иероглифы на шарике мягко движутся, словно бы плавают в золоте. В этот миг слышный ей одной голос, исходящий — она не сомневалась — от ее рыбины, возвестил, что амулет дает ей ответы на заданные вопросы. «Какой в том толк, если я ничего не понимаю?» — мысленно возразила Чикита. И подобно тому, как слышала Atractosteus tristoechus не ушами, она не глазами увидела, что он саркастически усмехается, обнажая три ряда зубов, и медленно пропадает в тине.

И тогда Чиките явились тревожные видения. Они походили на вспышки молний, и ей почти не удавалось их уловить. Корабли в открытом море. Здания, задевающие облака. Переполненные театры. Острые сабли, отрубающие носы. Языки, утыканные булавками. Мамби и ковбои. Великаны, женщины с длинными окладистыми бородами, люди-скелеты и десятки, сотни лилипутов и карликов. И она сама, подчас веселая, сказочно прекрасная, в элегантных платьях и драгоценностях, подчас стареющая, печальная и разочарованная. То в кибитках, то во дворцах, но и в куда более странных местах: вот она заключена в плен внутри часов, вот скачет верхом на манхуари Буке, вот в сполохах пожара… Сколько это длилось? Секунды, минуты? Она так и не поняла. Постепенно видения становились все туманнее, сменялись все стремительнее, она совсем запуталась и сжала виски руками.

И вдруг все прекратилось. Амулет перестал мерцать. Надписи больше не двигались. Биение замедлилось и почти не чувствовалось. Когда оно стихло, Чикита вздохнула и попросила Рустику отнести ее в постель. Было холодно, она устала, хотела спать, а запах жасмина пьянил вовсе не так пленительно. Может, величие и не знает размеров, по утверждению Великолепной Сары, но в эту минуту Чикита, как никогда, чувствовала себя крошечной, беспомощной и заблудшей.

[Глава IV]

Слава богу, следующая глава потерялась, потому что это был сущий бред, уж поверь.

Когда Чикита начала диктовать, я некоторое время глубоко вздыхал и покорно стучал по клавишам, хотя меня сразу покоробила эта сентиментальная размазня. Но потом не выдержал и изложил ей свое мнение. Она, разумеется, оскорбилась, и мы довольно сильно повздорили. В конце концов я умыл руки и позволил ей плести что вздумается.

А капризная штука память, верно? Завалящая была глава, а запомнил я ее прекрасно. Само собой, я тебя не стану мучить подробным пересказом. К садизму склонности никогда не имел. Тебе же что надо? Заполнить пробел и все. В общих чертах знать, что у них там произошло.

Ну так вот. Кучу страниц Чикита посвящала тому, как в 1894 году, за год до начала второй войны за независимость, ее семья стала разваливаться. Она слащаво распространялась, какие у нее были дружные родители и как великолепно ладили между собой все Сенда. Сильно приукрашивала свое детство и юность, все-то у нее представало в розовом свете. Но, когда я годы спустя вернулся в Матансас и стал разузнавать у людей, знакомых с этой семьей и их дрязгами, всплыла та еще грязь. Например, родители Чикиты вовсе не были идеальной парой, какой она старалась их вывести.

Когда-то они и вправду любили друг друга, но со временем разругались в пух и прах. На людях вели себя как благообразные супруги, но за закрытыми дверями дома почти не разговаривали. Да, я сказал «дом», а не «особняк». Я ведь не поленился взглянуть на него собственными глазами и понял, что не так уж он велик. Однако, возвращаясь к родителям: одна сеньора, чьего имени упоминать не стану, рассказала мне, что их ссоры начались, когда Сирения получила анонимное письмо с сообщением, что у Игнасио есть любовница. Чтобы развеять сомнения, она велела Минге следить за мужем и таким образом убедилась, что он ей в самом деле изменяет.

Казалось бы, что такого? Ну, сходит мужчина налево время от времени — ни одна жена не станет из-за этого слишком переживать. Но Сирения навела справки и узнала, что у мужа не просто интрижка: он поселил любовницу в отдельном доме в квартале Версаль и даже служанку ей нанял.

В те времена женщины имели привычку к терпению и в таких случаях страдали молча ради будущего детей, святости брака, семейной чести и тому подобной белиберды. Если бы любовница оказалась белой, может, Сирения и проглотила бы горькую пилюлю и покорно ждала, пока у Игнасио не перестанет свербеть в одном месте. Оступись он с китаянкой — и то поняла бы и простила: тогда ходили слухи, будто у уроженок Поднебесной щелка на пипке располагается не вертикально, как положено, а горизонтально, а перед такой диковинкой разве устоит мужчина? Но, узнав, какого цвета ее соперница, Сирения взбесилась. Донья Лола и все ее дети были отъявленные расисты, просто филиал ку-клукс-клана в Матансасе, и Сирении, вероятно, нелегко было принять новость, что ее муженек, как и свекор, любит чего почернее. Возлюбленной Игнасио оказалась темная мулатка с буйными космами и грубыми чертами лица, но с божественной фигурой. Звали ее Каталина Сьенфуэгос, и она веревки вила из доктора Сенды.

Однажды, когда он гостил у Каталины в Версале, Сирения ворвалась в ее домик, словно смерч, и застала их в постели. Она выхватила из сумочки револьвер и в слепой ярости стала палить по любовникам. К счастью, меткостью она не отличалась, и ни одна пуля не попала в цель. Игнасио пытался ее утихомирить, но куда там! Сирения вне себя принялась топтать и драть платья Каталины и бить тонкий фарфор. Каталина, разумеется, в долгу не осталась. Оправившись от испуга, она вцепилась Сирении в волосы, и они