— Никогда такого не будет! Я никого не прощу! Пусть все до единого идут под суд! И не пугайте оглаской. Не имеют права судьи устроить показательный процесс, не предупредив меня. Да, огласка неприятна. Но еще хуже, если все козлы окажутся на воле. Кого они припутают завтра? Ведь вон по городу пропадают люди, может то дело рук этих придурков. Не хочу имя за деньги продавать, пусть каждый за свое ответит.

— Сегодня у нас не допрос, а очная ставка. У вас в запасе есть время на размышление. Посоветуйтесь с отцом, матерью. Если вы откажетесь, будем судить, если договоритесь, прекратим дело, — трудно брал себя в руки следователь.

Маринка рассказала отцу о предложении Кольки. Не смолчала, как отреагировал следователь. Степан возмутился и позвонил следователю, пригрозил жалобой, потребовал не навязывать дочери своего мнения, и человек пообещал быть беспристрастным и объективным. Прошли три месяца, но милиция не спешила передавать дело в суд. Степан постоянно интересовался, но ему отвечали, что о дате процесса их обязательно известят.

А время шло. В семье все стало успокаиваться. Маринка уже не сидела целыми днями, нахохлившись, в своей комнате. Она снова вспомнила об учебе, о подругах. Жизнь вернулась в привычное русло. Понемногу успокаивался и Степан. Он вернулся на работу, среди своих работяг забывал о случившемся. И только вечерами, когда Маринка подолгу засиживалась у подруг, человек начинал беспокоиться за дочь. Она и взрослеющая оставалась для него ребенком. Он несколько раз ходил встречать Марину, пока та не попросила не позорить ее. Тогда человек ждал ее во дворе, присев к мужикам на лавку.

Никто из них не спрашивал о Марине. Не дергали человека за душу и нервы. Ни слова никому не сказал о случившемся врач травматолог. И даже Лешка Свиридов молчал. Лишь сочувственно смотрел на Степана, понимая беспокойство человека за дочь.

Дети… Большие или маленькие, они всегда были счастьем и радостью, слезами и переживаниями, бессонными ночами для родителей. Чего больше выпадало, не считал никто. Потому что детей любили, они были до безотчетного дороги отцам и матерям, их считали жизнью, и никто не признавался вслух, насколько дети укоротили им эту самую жизнь.

— Сами тоже подарком не были. Пока выросли, да поумнели, нимало за нас слез пролили. Кого по заднице не лупили, не дергали за уши и не ставили в угол? Таких попросту не имелось. Вон, нынешний старший лейтенант милиции Свиридов, давно ли был первым сорванцом городской окраины. Его подранную задницу и теперь помнят редкие уцелевшие заборы и палисадники.

Все те же веснушки на лице, хитрющие озорные глаза в память о детстве, вот только в огненно-рыжих волосах нет-нет да и сверкнет седина, а значит, случались и в его жизни горькие дни. О них молчит. Не дергает ни свою, ни чужую память. Повзрослел человек, изменился до неузнаваемости. Вот и теперь, подсел к Стерану, предложил перекурить. Сидят рядом, усталые плечи опустились, в глазах редко загорается смешинка, все чаще грусть да беспокойство, заботы одолевают. Не до смеха мужикам.

— Как у тебя? — повернулся Степан к Лешке.

— Все бы терпимо, да мать разболелась. Страшно мне за нее. Слабой стала. Хотя возраст небольшой. Не приведись ее лишиться. Я ж не выдержу, свихнусь. Она и мамка, и кореш. Все в одной обойме. Мне всегда казалось, что она будет жить вечно. А теперь вижу, как болезни косят. Получай я по-человечьи, на курорт отправил бы, хоть раз в жизни отдохнула б. Но как? Моей зарплаты едва на жратву хватает. Ну, еще за свет и газ, за телефон выворачивают и каждый месяц оплату повышают. Как дальше жить, ума не приложу. Мамка в этот раз из-за этих подорожаний на выборы не ходила. Зато на базаре побыла. Полдня плакала, ничего купить не смогла. Все вздорожало так, что словно на выставке побыла. Вот и вернулась с пустой сумкой. Раньше уговаривала жениться, теперь молчит. Горько видеть, как она переживает, — вздохнул тяжко.

— Мои вчера на ярмарку ходили. Поверили в обещанные скидки. А они лишь на лежалое старье, что давно пора выбросить. Совсем из людей дураков лепят. Маринка хотела себе джинсы купить, а они в улетную цену. Ну, девка глянула на ценник и потащила мать от павильона. Глумят нам головы! Все говорят, что о нашем благе заботятся, зарплаты, пенсии повышают. В магазинах и на базарах еще больше о нас пекутся. Там цены растут ни по дням, а по часам. Не приведись вернуться во времена Ельцина. Все нищими стали. В один миг народ обобрал.

— А сейчас чем лучше? Налогами задушили, поборами, куда ни повернись, только и слышишь:

— Позолоти ручку, касатик!

— Тьфу, чертовщина! Будто в большом таборе живем. А самое обидное, что нас еще заставляют говорить спасибо своим грабителям. Так надоело все, глаза бы никого не видели, — возмущался Степан.

— Эй, мужики! Слышали новость? Дрезину помните? Ну, тещу Толяна, станочника с завода! Так вот эта самая Нинка Федоровна, когда узнала, что зять не захотел законопатить ее в тюрягу, машину ему купила! Да ни какую-нибудь бросовую, а новую «Ауди»! Толик от подарка не посеял мозги и попросил наших ребят проверить, не откусила ль теща у машины тормоза! — хохотал сосед Борис.

— А знаешь, у него есть основания для сомнений! — смеялся сосед Женька.

— Откуда у Нинки такие «бабки» выискались, самую крутую машину взяла! — удивлялся Борис.

— Она ж не пальцем делана. Квартирантов в своей квартире держала. У Толяна кайфовала на всем готовом, свою копейку берегла, все годы в надзирательницах, там, понятно не без навара. Вот и скопила, чему ж удивляться? Если эту колоду тряхнуть хорошенько, еще на пару «Мерседесов» наскрести можно. Жаль, что Толян стеснительный. Уж я на его месте Дрезину расколол бы как орех, все до последней копейки выгреб бы из ее кубышки. У меня она не дзюдо, а только дзю-после занималась! — смеялся Лешка Свиридов. Он мигом подскочил к оперативной машине, въехавшей во двор, подошедший оперативник что-то тихо сказал ему.

— Не может быть! Это ужас! Что же будет? — вскочил в машину и уехал, не сказав никому ни слова.

— Опять что-то в городе стряслось, — догадались мужики.

Свиридов перед отъездом оглянулся на Степана. Тот сидел на краю скамьи, чуть поодаль от мужиков, внимательно следил за каждым входившим во двор. Он был похож на сжатую пружину.

— Бедный человек, — сочувственно вздохнул Лешка, все еще не веря в услышанное.

— Сбила машина, — говорил постовой дорожник, дежуривший на месте происшествия. И добавил торопливо:

— Водитель сразу остановился, но было поздно. Она сама виновата. Бежала на красный свет. Мало того, говорила по мобильному. Не смотрела куда прет. Напропалую мчалась. Будто она одна в городе.

— А водила слепой, не мог притормозить? — процедил Лешка сквозь зубы.

— Ты машину не водишь. Там же поворот! Она выскочила на дорогу пулей. Никто не ожидал…

…В морге было сумрачно и тихо. Патологоанатом смотрел на следователя все еще не верившего в случившееся. Он растеряно дергал Маринку за руку в надежде, что та откроет глаза, встанет с этого стола и скажет по-девчоночьи звонко: