Довольно усмехнулся.

— Сволочь ты сербская! Ты думаешь, если была война, и страна обратилась в ничто, так ты за убийство и отвечать не будешь? Закон никто не отменял! Ты умрешь — они тебя к стенке приставят!

Говорит неуверенно его святость ее поразила или как там ее короче то что за ним стоит за синими его глазами.

— Нет уж! По мне так лучше жизнь, чем эдакая смерть! Я — мореход. Мне нужно в море.

Машина смущенно вырулила на проспект Великого Освобождения. Позади — кареты скорой помощи, пожарные, полиция, аварийная служба. Исследуют останки.

— Я лицезрел реальность, Ангелина, она всюду одна и та же — в Крагуеваце, Меце, Франкфурте — всюду одна и та же!

Сам я воплотился во что-то совсем уж неорганическое — теперь мне не страшны ни смерть, ни тлен. Только самосброс!

Сказанное так поразило его, что он замолчал. Как странно все это звучит. С тех пор, как он попал в Англию, он изменился настолько, что перестал узнавать себя. Он слышал голоса городов, он жил в мирах комнат. Он научился говорить, не задумываясь, и сильнее всего поражал своими речами самого себя. Вот и опять. Его собственная мысль пришла к нему извне, породив в нем тысячу новых мыслей. Слова, дороги, окаменевшие реликвии мысли. Он пытался загнать их туда, во мрак непроявленного, пытаясь совладать с ними еще до того, как они успеют размножиться в своих темных глубоких норах. Голова-логово головоногого. Тема для поэмы: «О спонтанной генерации идей при коммуникации». Коммуникативный идеал спонтанного. Контаминация первичной идеации. Терние Аусстервица.

— Сорома Терние. Лоф — мглой зияющее — боро. Пойми, моя хорошая, именно так мы и материализуемся! Лофборо — это я, мой мозг, это место — все мы находимся в моем мозгу, все это я — ты понимаешь? Странник открыт городу. Я проецирую Лофборо собою. Все его мысли принадлежат мне; вернее, не сами мысли, но их кульминации — ты понимаешь, в чем разница?

Тут он был прав. Других он практически не видел, лишь иногда он замечал вспышки их наличия и пару раз оказывался вовлеченным в потоки их образов. Разрывы образов, вражеская атака.

— Не валяй дурака — вон дождь опять начался! Брось дурочку ломать — говори нормально!

Дрожь в голосе.

Они ехали кружным путем — мимо заводов, бензоколонок, бесконечных глухих заборов. Многообразные личины бетона.

Занюханные маленькие магазинчики свое уже отжили — теперь не было никаких «Гиннесс» и «Ньюс оф зэ Уолд». Серые пропахшие мочой стены. Угольный склад, синева «Эссо». Железнодорожный мост, сталь выкрашена в желтый, рекламы «Ind Coope», зловещее созвучие.

Вновь выстроившиеся в ряд дома-протезы — времянки, как и все в этом мире. Законченная мысль, надо бы в вечность. Снимок руки, фиксирующей истину, — крупный план. Дома на двух хозяев — это уже пригород. Снова мосты, проулки, железные ограды. Проспект Великого Освобождения превратился в скоростную двухрядную автостраду. Над головой то и дело дороги, примитивные массивные опоры. Железные дороги, каналы, поросшие осокой, какой-то бедолага переводит через затопленный водой участок свой велосипед, на руле — мешок картошки; тропки, велосипедные дорожки, мостки, изгороди, мусорные кучи.

Геология. Пласты культур. Геотемпология. Каждое десятилетие запечатлевает себя в каком-нибудь нелепом памятнике. Взять то же шоссе — оно может рассказать о препсиходелической эпохе очень и очень многое. Чем грубев и массивнее мосты, тем они старше. Затем на смену камню приходит металл, и они становятся едва ли не грациозными. Иным становится все — от контрфорсов до дренажных систем и кульвертов. Тяжеловесность исчезла, легкости же пока нет — это пласт Уимпи; немного подальше, в тени консольных конструкций, мы угадываем прослойку Макалпайна. Стоянка. Это уже Межледниковый Период Тейлора Вудроу. Еще один шаг, и мы оказываемся в новом времени — старая электростанция, в здании претензия на что-то восточное, стоит в поле одна-одинешенька. Попытка снять напряжение. Пилоны повсюду, слишком уж они витиеваты для этой земли. Опять-таки попытка снять ненужное напряжение. Мультипликация.

Слоеный пирог неба. Лофборо. Отсыревший снег. Мертвые ломкие кусты — нигде ни листочка. Бурые, почти черные. Красивые.

— Мы должны отказаться от понятия «красивого». Говоря о красивом, мы вслед за Аристотелем вспоминаем о безобразном. Они могут существовать лишь в паре — понимаешь? Безобразного же в природе нет.

— Если есть слово «безобразный», значит, есть и то, к чему его можно приложить, — разве не так? И не надо так гнать.

— Это что — цитата из Льюиса Кэррола?

— Конечно же, нет!

— Послушай меня, милая, — ты должна позволить мне одарить тебя блаженством сомнения!

— Ведь нормально, слышишь! Ты что — на самом деле чокнутый?

Он вернул машину на нужную сторону, едва не врезавшись в открытый «ягуар», водитель которого не замедлил разразиться потоками брани. Чартерис довольно усмехнулся — подумать только, ведь все они здесь обдолбанные. И как это мир до сих пор не рухнул? Машины оцарапали друг другу бока: меж столкновением и отсутствием оного заключено нечто, не являющееся ни тем, ни другим. Он и его «банши» четко уложились в этот не то чтобы совсем узкий, но и не слишком-то широкий интервал. Стражам нашим давно уже все до фени. О какой безопасности может идти речь, если даже такое внешне безобидное действие, как полив комнатного растения, может привести к гибели. Ты столько носился со своим рождественским кактусом, что он расцвел. «Кортина», «консортина» — ты отвернулся, ты этого не видел — смела ту несчастную женщину и ее замечательное крылечко, миг — и они уже в преисподней!

— Чем ближе к Великому Освобождению, тем опасней. Уж лучше селиться где-нибудь поодаль.

Внезапная легкость.

— Как только у тебя язык поворачивается такое говорить! Я даже не подозревала, что ты такой жестокий человек!

— Jebem te sunce! Пойми, Натрина, в смысле Ангелина, — я люблю тебя, я мечтаю тебя!

— Да ты же и смысла этих слов не понимаешь!

— Ты так считаешь? Впрочем, ты права — я знаю далеко не все. Но разве обязательно знать, как называется то, что ты делаешь, для того, чтобы это делать? Я еще в самом начале, все еще только начинается, только грядет. Я буду говорить, буду проповедывать! Буду писать песни для группы Бертона «Эскалация». Как тебе такое название — «Истина недвижных мгновений»? «Когда мы были вместе или межледниковый период Тейлора Вудроу»? «Аккреция аэродинамических акциденций как анаболический аналог»? «Фунт лиха и его выражение в фунтах стерлингов»? Или такое — «Успенский — маг бумаг и бликов». А вот еще — «Человек — жертва и жертвователь». Ну и так далее… Боже, я ведь все свои бумаги выбросил! С НЮНСЭКСом можно распрощаться… Ух, как это я в него не влетел! Zbogom, папаша, увидимся завтра, если, конечно, кони не двинем… Господи, я должен все забыть, простить им, малым сим, все их прегрешения… Кувейт был только началом. Теперь мной владеет такая сила, Ангелина, что тебе…