— Сидор у меня домашний и мягкий, — говорила она, будто речь шла о тапочках. — И весь в работе.

— Везучая! О таком муже можно только мечтать.

— Выходишь по любви, а в итоге оправдывается расчет. Почему? Да потому что, любовь — тоже женская интуиция, пусть та, у которой ее нет, полюбит и козла.

Жена валялась на диване и, включив громкоговоритель, бросала слова в пустоту, будто греческая пифия. А в соседней комнате Сидор Куляш слушал ее с натянутой улыбкой и думал, что в браке может повезти только одной из сторон. Потом, не выдерживая, подходил к распахнутой настежь двери, ведущей в комнату жены и, громко кашлянув, плотно ее закрывал.

— Конечно, я счастлива, а, значит, счастлив и он, — назло повышала голос жена. И Сидору Куляшу приходилось затыкать уши. А простившись с подругами, жена шла к нему, обнимала за плечи и тихо ворковала:

— Ну что ты, котик, не принимай так близко, надо же было их подразнить.

— А почему всегда за мой счет?

— А за чей же еще, дорогой? Ты же умный, сильный. Простишь бабские штучки?

Сидор Куляш оттаивал.

— Трудно быть мужем.

— Особенно такой стервы.

Жена целовала его в шею, одновременно расстегивая свой халат, и постель топила все. Но такие сцены с годами происходили все реже, зато подруги звонили все чаще.

На работе Сидор Куляш считался остряком. Он бы не лишен актерских данных, легко вживался в образ, переиначивая чужие рассказы, как ребенок, верил, что это произошло с ним.

«Кормил я вчера голубей на бульваре, — выдавал он за свою историю Модеста Одинарова. — И вдруг появляется здоровенный детина с питбулем. Пес без намордника, лезет на лавочку. А кругом, как на зло, ни души. Что делать? «Ничего, дядя, собачка не помешает?» — ухмыляется собачник. Гляжу, лицо садиста, из тех кто, унижая, получает удовольствие. Я молчу. «Ты чё немой? Или в штаны наложил?» Я молчу. Он тронул меня за плечо. Я показал на рот, потом на уши, осторожно жестикулируя, чтобы не спровоцировать пса. «Вот урод», — отошел он, свистом подзывая собаку. И тогда я вызвал полицию. Патрульная машина оказалась рядом, и мы быстро его догнали.

— В чем дело? — возмутился он. — Не дают погулять с собакой!

— Вы натравливали ее на прохожего.

— Какого еще прохожего? Кто вам сказал?

— Вот потерпевший. Он говорит, вы угрожали ему расправой.

И тут он допустил ошибку. Вместо того чтобы отрицать знакомство, расхохотался:

— Говорит? Да он же глухонемой.

— А ты сумасшедший, — выстрелил я и обернулся к полицейским: — Видите, у него не все дома.

Полицейские переглянулись.

Уж, не знаю, как он объяснил им все в участке. Какова месть, а?»

История была шита белыми нитками, но, искупая ее искусственность, Сидор Куляш заразительно смеялся.

Он также слыл донжуаном. Собрав кружок распустивших уши мужчин, часами распространялся о своих любовных похождениях, о том, как мучается каждый раз изменяя жене, не в силах устоять против домогательств красоток. «Грех, конечно, пользоваться случаем, когда на шею вешаются, — подмигивал он, разглаживая сальные волосы. — Но ведь грех и не воспользоваться». Сидор Куляш был убедителен, не краснея, приводил интимнейшие подробности, так что после его рассказов всем казалось, будто они никогда не были с женщиной.

От своей работы Сидор Куляш был без ума. «Что такое телевидение? — оставлял он в группе многословные эмоциональные посты, так что казалось, его слюна брызжет и с монитора. — Известно, что мирно стрекочущие кузнечики, набрав критическую зеленую массу, превращаются в саранчу, вставая «на крыло». А если их окружить зеркалами, многократно умножающими их количество, их превращение в саранчу произойдет сразу, будто они видят себя со стороны, будто ими всеми управляет какой-то внешний мозг. Так же устроен и муравейник. У нас этот внешний мозг — телевидение!»

Это не понравилось никому.

«Не хочу быть кузнечиком, — написала «Дама с @». — А тем более саранчой!»

«В отличие от муравьев люди думают», — поддержала ее «Ульяна Гроховец».

«Думают? — набросился на нее «Сидор Куляш». — А может, им только кажется?»

Это опять никому не понравилось.

На работе Сидор Куляш мог поддержать любой разговор, но особенно любил рассуждать о марках автомобилей, которые вызубрил, как алфавит. Машину он водил, как гонщик, не разбирая дороги, нарушая правила, а когда ему выписывали штраф, доставал туго набитый бумажник:

— За удовольствие надо платить.

— А не жалко? Так можно себе права обезобразить.

— Ну что вы, штрафы украшают мужчину.

Принимая окружающее, Сидор Куляш подчинялся его законам, но в отличие от Захара Чичина, не сомневался в его целесообразности. «Все действительное разумно, — любил повторять он. — Просто неудачники этого не замечают». В последнее время его мучила бессонница, он долго ворочался, перекручивая простыни, и, пытаясь уснуть, считал падавших в пропасть овец. Отделяясь от своего бесконечного стада, они по очереди подходили к обрыву, и, задержавшись ровно на столько, чтобы повернуться блеющей мордой, летели кувырком вниз. И Куляш в эти мгновенья вспоминал отца. «Эх, Сидор, — защемив двумя пальцами, трепал он его толстую щеку. — В жизни надо карабкаться вверх, не скатиться и не стать только тенью на грязном полу». Проваливаясь в сон вместе с падением последней овцы, которой было уже не суждено выбраться со дна, Сидор Куляш, как и в детстве, соглашался: «Да, папа, все проще простого». Сидор Куляш верил в свои таланты, в то, что видит мир насквозь, и у себя на работе привык быть оракулом, способным решить любую проблему. «На словах, — думал о таких Авдей Каллистратов, включая телевизор, где на экране мелькали разного рода эксперты, колумнисты ведущих газет и уверенные в своих прогнозах аналитики. — Они все решают на словах».

Журналистская работа приучила Сидора Куляша к бесцеремонности.

«Еще не все потеряно, — писал он заболевшему Модесту Одинарову. — Бывают врачебные ошибки, обратитесь к нетрадиционной медицине, съездите в Тибет». И с упоением рассказывал истории про чудесно излеченных, которые вычитывал в иллюстрированных журналах.

«Я бы таких бесплатно убивал, — возмутился «Раскольников». — Ты будто и на свете не жил».

«В другом мире, — парировал «Сидор Куляш». — Я живу в другом мире».

И сам в это верил.

«Где деликатные, утонченные? — читая его посты, думал Авдей Каллистратов. — Где чеховские герои?» И опять у него всплывали художники на даче, отказавшие ему в интеллигентности. «Много понимают, — хмыкал он. — Знали бы с кем сравнивать». А ведь было время, когда Авдей Каллистратов участвовал в его передаче.

— Сегодня у нас в гостях статусный писатель, — представил его Сидор Куляш.