— Вам очень больно, мистер Остин? — Она произнесла это совсем тихо, и слова ее были едва слышны за визгливым хором остальных.

Рейн уставился на этого ангела, сошедшего на землю, с милыми светло-карими глазами и нежными шелковистыми губами, который только и догадался о том, что с ним происходит. Да, черт возьми, ему было больно, и еще как! Не было в его теле . ни одного места, которое бы не болело. Но он не в силах был сказать ни одного слова.

Девушка быстро подошла к столику у окна, на котором красовалась целая коллекция бутылок и флаконов. В угрюмом упрямстве, с которым раненый сжимал челюсти, было столько гордости и беззащитности, что она позабыла, как недавно негодовала на его грубые выходки. Его мучила боль, но он не желал признаваться в этом. Она должна помочь ему.

Салливан Пинноу, приметив, куда устремлен взгляд раненого виконта, вздрогнул и поспешил проковылять к столу.

— Мисс Чарити, необходимо убедить его сиятельство, что его сиятельство может перенести дорогу не лучшим образом.

— Его сиятельство? — Многократные употребления бароном именно этой формы обращения возымели наконец свое действие. Чарити вскинула голову, руки ее, отмерявшие дозу какого-то порошка, замерли. Итак, ее интересный гневливый мистер Остин — человек титулованный, виконт. Что-то внутри ее сжалось при этом известии, разочарованно померкло. А, надежда, вот что.

Она нахмурилась. Аристократ. Как же она сразу не догадалась! Вздернув подбородок, она понесла стакан с мутноватой жидкостью к раненому, который успел повалиться на постель, сердито глядя вокруг себя. Она заметила, как ходят мышцы на его побелевшем лице, и мягко сказала:

— Выпейте, вам станет полегче… ваше сиятельство.

Его тяжелые веки приподнялись. Восторг и паника охватили его, едва он вновь стал воспринимать действительность. Это все жар и лихорадка, разумеется; из-за них-то в груди его и возникает это чудовищно нелепое чувство при каждом появлении этой блондинки. Он потянулся за стаканом, и ладонь его легла на руку девушки, державшей стакан, захватила ее и притянула к себе. Он почувствовал невероятное облегчение, убедившись в материальности этой руки. До последнего момента он сомневался, не является ли блондинка плодом его бреда.

— Что это тут намешано? — прошептал он сипло. — Когти летучих мышей и паучьи лапки?

Ее золотисто-карие глаза на мгновение потемнели, затем прояснились.

— Ивовая кора… — Она склонилась к нему, поднесла стакан к его губам. Она чувствовала, как жар его ладони, лежавшей на ее руке, распространяется по предплечью, плечу. — И дикая рябина… — Рука его сильнее сжала стакан и ее руку, он с трудом сглотнул. — И тайны.

— Что за тайны? Твои тайны?

Она не могла отвечать, только склонилась еще ниже, а затем, не в силах сопротивляться порыву, посмотрела ему в глаза. Он поймал ее взгляд. Она склонялась все ниже, пока лица их не оказались совсем рядом.

Она смягчалась на глазах, он же ощутимо напрягся. Его глаза были серые, тревожные, будто в них проплывали грозовые тучи. Ее очи были безмятежные, золотые, как мед…

Долгое искрящееся мгновение миновало, Рейн резко отпрянул, напуганный тревожным прозрением, и обнаружил, что остальные стоят и смотрят на него разинув рты. Когда он так отшатнулся, возникшая было между ними внутренняя связь прервалась, Чарити словно пронзило болью. Она выпустила стакан и отчаянно покраснела, а Рейн поспешил уткнуться носом в стакан и выпил содержимое залпом от одного смущения. Судя по лицам барона и бабушки Чарити, этот обмен взглядами длился неприлично долго, и теперь всем присутствующим у постели раненого его решение немедленно уехать из Стэндвелла виделось совершенно в новом свете.

— Разумеется, нужно с уважением отнестись к желанию его сиятельства решать, где ему следует выздоравливать, — ядовито заметил барон, поглядывая на Чарити, во взгляде которой сиял свет пробуждающейся чувственности.

— Сварю-ка вам на дорогу моего оздоровительно-укрепляющего. — Леди Маргарет ринулась к двери, но вдруг обернулась к Чарити: — А тебе лучше пойти со мной.

Чарити еще пуще залилась румянцем и помедлила, чтобы бросить прощальный взгляд на своего — теперь уже бывшего — пациента. Итак, ей не суждено помочь раненому, ведь он уезжает!

Барон сообщил, что подождет внизу, и вскоре в комнате с Рейном остался один только Стивенсон, который поглядывал на своего хозяина с кривоватой и многозначительной ухмылкой. Девчонка только что предложила его хозяину все, что у нее есть, прямо при всех, а не было еще случая, чтобы Остин упустил подобную возможность.

— Думаю, теперь вам, милорд, карета совсем ни к чему…

Рейн, мучимый болью, унижением и жаром, которым пылало его тело, с трудом приподнялся и вперил в Стивенсона свирепый взгляд:

— Не то думаешь, как всегда. Чем скорей я выберусь из этого сумасшедшего дома, тем лучше!

Не прошло и часа, как в ветхую дверь Стэндвелла заколотили с отчаянной силой. Когда старый Мелвин отворил ее, он обнаружил на крыльце барона, запыхавшегося, раскрасневшегося и цеплявшегося за сухие ветки рябины, которыми была увита входная дверь.

— Зови хозяйку, — пропыхтел барон прямо в лицо старому Мелвину. — Этот самый Стивенсон… ногу себе сломал.

Мелвин вздрогнул и рысцой побежал за леди Маргарет.

Та влетела как вихрь, но при виде слуги аристократа, ставшего жертвой такого же дурного «везения», остолбенела. Однако она поспешила вытащить из кармана передника костяной амулет и быстро надела его на шею новой жертвы Чарити.

Сама Чарити прибежала вслед за бабушкой. Когда она увидела, как морщится от боли лицо толстого малого, сердце у нее так и упало. Новая беда. Она наблюдала за тем, как бабушка возится с амулетами, то и дело нервно поглядывая на небо, где высоко-высоко одинокий ястреб лениво чертил круги, и в тысячный раз мучилась мыслью: что же это такое известно ее бабушке, о чем она никогда не говорит?

Они с трудом втащили Стивенсона вверх по лестнице и уложили на постель в следующей комнате для гостей по коридору, такой же пыльной. Чарити и леди Маргарет быстро напоили пострадавшего бренди с настойкой трав и принялись возиться с довольно-таки болезненным переломом. Барон Пинноу между тем тянул бесконечный рассказ о том, как конь Стивенсона попал ногой в яму, упал, придавив ногу всадника, и как он, барон, посадил его на свою лошадь, благо они были всего в нескольких минутах езды от Стэндвелла, и повез обратно к леди Маргарет.

— Примите мои глубочайшие извинения, дорогие дамы, за то, что я ввел вас в такие хлопоты, вынудив взять на себя заботы уже о втором пациенте.

Леди Маргарет, заканчивавшая накладывать шину на сломанную ногу Стивенсона, подняла глаза на барона и скроила сердитую мину. Чарити, от которой не укрылся тайный смысл извинений барона, тоже подняла голову и посмотрела в пронзительные глаза бабушки. Она выпрямилась, и в голове ее промелькнуло то самое соображение, что поспешил высказать и барон: