– Сэйнн чуть не вкатили двойную дозу, – смеется Карел. – Она начала видеть, как убивает людей.

Лаура растерянно хлопает длинными ресницами. Сегодня ее разные по цвету глаза, карий и голубой, прикрыты одинаковыми линзами цвета морской волны. Она не всегда скрывает эту свою особенность, тоже шутку генетики. Я незаметно пинаю Карела под стулом и говорю:

– Карел боялся спать со мной в одной комнате, после того как я пошутила, что задушу его во сне зарядкой для айфона. Он рассказал об этом менторам, и те с меня глаз не спускали.

Окружающий шум глотает наш смех, делая его каким-то блеклым и выцветшим, как старые фото.

– Как твой бизнес? – спрашивает Карел у Лауры, и ее глаза сразу вспыхивают – о своем деле она готова говорить часами.

– О! Как раз получила приглашение на осеннюю Fashion Week в Париже, мне пообещали там пару интересных встреч. Я в предвкушении! Посмотрим, что из этого выйдет, главное, чтобы команда не подвела. Они почти все не из наших, а на людей, с их эмоциями, нельзя рассчитывать – то заболеют, то ленятся, то им надо побыть с семьей… Ужас! И еще это в конце года, плюс большая тусовка, так что мой ментор не сильно доволен, конечно… Но там уже и до Ритуала недалеко, так что все хорошо складывается…

У Лауры день рождения зимой, поэтому она летает в Рим перед католическим Рождеством. И каждый раз жалуется, как это скучно. Все-таки Рождество – семейный праздник и не очень удачная пора для одиночек с темными сердцами, которым в такое время там совершенно нечем заняться.

– Если у тебя когда-нибудь будет свой модный журнал, клянусь, Анна Винтур [9] будет завидовать твоим методам, – говорит Карел Лауре, подавая ей бокал джин-тоника. – Уж ты-то выжмешь своих сотрудников, как дольки лайма.

– Я просто люблю, когда работа сделана хорошо. – Лаура отпивает ледяной свежести, королевским жестом поправляет невесомые локоны. – Надо же и мне что-нибудь любить, в конце концов.

Разговор продолжается еще несколько минут, потом Лаура видит в толпе знакомого и покидает нас, за ней тянется легкий шлейф парфюма. Иногда я даже готова признать, что немного скучаю по ней. Мы вместе учились в амстердамском колледже и раньше много времени проводили вместе, несколько месяцев жили в одном доме. Так что Лаура почти подруга, и мне нравится ее общество. Она легкая по характеру, у нее много интересов, и она всегда находит себе занятия и развлечения, поэтому с ней всегда есть о чем поговорить. Она, как и я, выросла в маленьком городке и перебралась в столицу сразу после того, как подписала Контракт. И тоже оборвала связь с семьей – ее родители остались в Гронингене, и она не любила о них вспоминать, только однажды сказала, что, если бы не эликсир, она бы их давно убила. Я не спрашивала, в чем там дело, и она тоже не задавала мне лишних вопросов. После колледжа мы поступили на разные специальности, потом Лаура бросила учебу и улетела с новым бойфрендом в Париж, потом вернулась в Амстердам и стала дизайнером одежды. Также она ведет фешен-блог и в индустрии моды знает всех по именам. Мода и вообще внешний вид – ее страсть. Если вы хотите сделать Лауре больно, вам не нужны ни кулаки, ни оружие – просто наденьте футболку поверх кофты с длинным рукавом, желательно, чтобы обе вещи отличались по фактуре и цвету. Видеть такое – самый высокий уровень страдания, какой только может испытывать дискорд.

Народ между тем прибывает, и меня захватывает водоворот старых и новых знакомых, приветствий, шуток, сплетен и новостей. В какой-то момент Карела увлекает за собой группа французских студентов, с которыми он болтает о прошедшей геймерской тусовке. Я охотно его отпускаю, потому что почти не понимаю языка, мне становится скучно и вдруг хочется тишины. Того, чего здесь точно не будет в ближайшие несколько часов.

Выбравшись из толпы, я оказываюсь в одной из дальних комнат лофта. Здесь нет почти ничего, кроме огромного концертного рояля и нескольких мягких кресел у окна во всю стену. За окнами сверкает ночной Амстердам, с высоты он похож на небрежно брошенный бархатный плащ, расшитый драгоценными камнями. Я обожаю этот вид, стоило прийти на вечеринку хотя бы ради него. Я подхожу ближе, чтобы полюбоваться городом, и, когда шум у меня за спиной немного стихает, я слышу музыку. Кто-то играет на рояле. Мелодия радостная, но в ней сквозит какая-то скрытая опасность, похожая на улыбку предателя в рядах придворных на торжественной коронации. Поднятая крышка рояля мешает мне рассмотреть играющего, я делаю еще несколько шагов, а потом что-то останавливает меня, и я замираю посреди комнаты с пустым бокалом руках. Кубики льда еле слышно звенят, покрываясь трещинами, прозрачные кристаллы с каждой секундой теряют свое хрупкое совершенство.

За роялем сидит мужчина в черной рубашке с расстегнутым воротом. Полумрак и морщины делают черты его лица еще более резкими, придавая ему сходство с Данте [10] на портретах Боттичелли [11]. На безымянном пальце левой руки сверкает кольцо с крупным черным бриллиантом, редкие блики приглушенного света скользят по прядям седых волос. Я не вижу его глаз – он смотрит вперед, тонкие красивые пальцы летают над клавишами совсем без усилий.

Музыка продолжается еще несколько мгновений, потом замирает на пике. Холодный кинжал убийцы вонзается в сердце юного императора, белоснежная тога окрашивается алым, золотой венец падает на мраморные ступени трона, сияние меркнет в кровавых пятнах. Мужчина поворачивается ко мне – так, как будто все это время только и ждал моего прихода. У него глаза цвета мокрого базальта, а в зрачках клубится тьма, черная и бездонная, как древний космос. И эта тьма зовет меня. Зовет свое дитя сквозь миллионы лет, требует вернуться к ней, стать ее частью и больше не уходить в мир полутонов, созданный людьми. Мир, в котором мне никогда не было места.

Секунду мы смотрим друг на друга, а потом мое сердце ударяется о ребра с такой силой, что перехватывает дыхание. Стакан выскальзывает из пальцев и падает на пол, звук бьющегося стекла доносится до меня, как сквозь толщу воды. Я хватаю ртом воздух, будто тону, тону в вязком черном болоте, и бросаюсь вон из комнаты. Снова пробираюсь сквозь толпу, наталкиваюсь на людей, столы, пустые бутылки и наконец оказываюсь в туалете, где, к счастью, в этот момент никого нет. Кровь пульсирует в голове, желудок скручивает узлом, и от противного, болезненного жара невозможно дышать. Но едва я захлопываю дверь кабинки и склоняюсь над унитазом, меня отпускает – так резко, что я сползаю по стене и еще какое-то время сижу на холодном полу, тупо глядя перед собой в пространство. Платье намокло на спине и под мышками, волосы тоже мокрые и прилипли ко лбу, колени дрожат, когда я наконец встаю. Выйдя из кабинки, я смотрю на себя в зеркало над умывальниками. Яркий свет делает мое лицо еще бледнее, прическа растрепалась, темные тени размазались, но в целом ничего особенного. Только почему-то мне кажется, что это больше не я.