А потом, когда до рассвета оставалось часа два, ему захотелось порыбачить.

— Ты пойдешь со мной, — сказал Томми Лизе. — Будешь грести и светить мне фонариком.

— Девочка спит, — возразила она.

— Пусть спит, — успокоил ее Томми. — Она будет спать еще часа два.

Лиза пыталась надеть на него спасательный жилет, потому что вода была ледяной. Но Томми отказался.

— Какая ты стала красивая, черт возьми! — говорил ей Томми. — Ты молодчина, Анника.

Эту шутку с Анникой он находил очень забавной. Когда они выплыли на середину реки, он несколько раз повторил «ты молодчина, Анника», «греби ближе к берегу, Анника».

А потом он упал в воду. И уже через несколько секунд цеплялся за все, что только можно. Ночь была темная, вода ледяная. Он как будто не кричал, только фыркал и тяжело дышал от напряжения. На несколько секунд Лиза всерьез задумалась, что ей сейчас следует делать. Стоило только чуть-чуть отгрести в сторону, чтобы он не смог дотянуться до лодки, и… Сколько это займет времени, с учетом того, что он пьян? Минут пять, не больше.

Она втащила его на борт. Это оказалось нелегко, Лиза сама чуть не упала в воду. Острогу так и не нашли, вероятно, она потонула или уплыла по течению. Томми очень расстроился из-за этого. Он ругал Лизу, благодаря которой остался жив. Она чувствовала, как хотелось ему ее ударить.

Лиза никому не рассказывала потом о своем внезапном желании увидеть его мертвым. Утопить, как котенка.

И вот она стоит рядом с новым священником, и ей кажется, будто глаза этой женщины смотрят ей прямо в душу. Странное чувство.

И еще одна тайна хранится в колодце ее памяти. Она лежит там и сверкает, словно бриллиант среди мусорной кучи.

Скоро три месяца, как его жену нашли убитой. Эрик Нильссон вышел из своей «шкоды» возле дома священника. Стояла теплая погода, хотя сентябрь давно уже вступил в свои права. На ярко-синем небе ни облачка. Солнечные лучи походили на тоненькие сверкающие лезвия.

Он заезжал на работу. Приятно было встретиться с коллегами, они его вторая семья. Скоро он вернется к ним и тогда обо всем забудет.

Эрик посмотрел на цветочные горшки, выстроившиеся в ряд на лестнице и подоконниках. Цветы засыхали, и он подумал, что надо бы ими заняться. А то не успеешь оглянуться — и они станут хрупкими от мороза, а горшки полопаются.

По дороге домой Эрик заезжал в магазин и сейчас с полными сумками в руках локтем пытался открыть дверь.

— Мильдред! — позвал он, войдя в прихожую.

И остановился, вслушиваясь в тишину. Двести восемьдесят квадратных метров тишины. Вселенная замерла, и дом походил на космический корабль, несущийся в ее холодном пространстве. Эрик слышал, как скрипит земной шар, поворачиваясь вокруг своей оси. Зачем он позвал ее?

Когда Мильдред была жива, Эрик всегда знал, дома она или нет, стоило ему только переступить порог дома. В этом нет ничего удивительного, полагал он: грудные дети ощущают присутствие матери, даже если она находится в другой комнате. Он не утратил этой способности, даже став взрослым. Это неподконтрольно сознанию, что-то вроде интуиции или шестого чувства.

И теперь ему иногда казалось, что Мильдред находится где-то рядом, в соседней комнате.

Эрик поставил сумки на пол, и его окружила тишина.

«Мильдред», — мысленно позвал он.

В этот момент раздался звонок в дверь.

Это оказалась женщина в длинном плаще, облегающем фигуру, и сапогах на высоких каблуках. Он сразу понял, что она не местная. Появись она здесь в одном нижнем белье, она смотрелась бы не более странно. Женщина сняла перчатку с правой руки и поздоровалась. Ее звали Ребекка Мартинссон.

— Входите, — пригласил Эрик, пригладив рукой волосы и бороду.

— Спасибо, это лишнее. Я только…

— Входите, — повторил он и пошел вперед.

Он попросил Ребекку не снимать обувь и пригласил сесть на кухне. Эрик поддерживал здесь порядок, продолжал готовить и убираться, как и при жизни Мильдред. Вот только не решался тронуть ее вещи. Ее красный свитер по-прежнему лежал на кухонном диване, почта и бумаги были разбросаны на письменном столе.

— Ну? — ласково обратился он к гостье.

Он научился быть приветливым и доброжелательным с женщинами. Скольких повидал он за этим самым столом! Многие держали на коленях малышей, или их дети стояли рядом, вцепившись в мамин рукав. Одни бежали от мужей, другие от самих себя, не в силах вынести одиночество в какой-нибудь однокомнатной квартире в поселке Ломболо. Такие выходили на мороз и курили сигарету за сигаретой.

— Я здесь по поручению работодателя вашей жены, — начала Ребекка Мартинссон.

Эрик Нильссон, собравшийся как будто сесть или предложить гостье чашечку кофе, так и застыл посреди комнаты. Он молчал, поэтому Ребекка продолжила:

— У меня к вам два дела. Во-первых, мне нужны ключи от сейфа Мильдред в консистории. Второе касается вашего переезда.

Эрик повернулся к окну. Ребекка спокойно объясняла ему, что дом священника — служебная жилплощадь и что церковь поможет ему найти новую квартиру и нанять грузчиков.

Он сжал губы и дышал тяжело, со свистом. Потом посмотрел на Ребекку с отвращением, и она наткнулась взглядом в стол.

— Какого черта? — наконец сказал он. — Почему сейчас, когда мне так плохо? Или это жене Стефана Викстрёма так не терпится? Ей давно не давало покоя, что у Мильдред такой большой дом.

— Я… я не знаю. Я…

Он ударил ладонью по столу.

— Я потерял все.

Эрик помахал в воздухе сжатым кулаком. Этот жест означал, по-видимому, что он собрал все свои силы, чтобы сохранить самообладание.

— Подождите, — сказал он гостье и исчез за дверью.

Ребекка слышала, как он поднимается по лестнице.

Спустя несколько минут Эрик появился снова и бросил перед ней на стол связку ключей, словно пакет с собачьим кормом.

— Все?

— Переезд, — напомнила Ребекка, глядя ему в глаза.

— Интересно, как чувствует себя человек, заявляющийся в чужой дом с подобным поручением, да еще в такой шикарной одежде? — спросил Эрик.

Она вскочила. Что-то изменилось в ее лице, словно какая-то тень пробежала. Эрик много раз видел такое здесь, в доме Мильдред, и понимал, что это значит: скрытую боль. Ответ он прочитал в ее глазах так же ясно, будто она произнесла его вслух: «Как шлюха».

Негнущимися пальцами Ребекка подобрала со стола перчатки. Она двигалась медленно, словно пересчитывала их. Одна, вторая… Потом взяла со стола ключи.

Эрик Нильссон тяжело вздохнул и провел ладонью по лицу.

— Простите, — сказал он. — Мильдред за такое отвесила бы мне подзатыльник. Какой сегодня день?