первого президентского срока – до конца 1996 года – обеспечивал протекционистский режим для национальных банков[71].

Иностранные банки придут в Россию спустя много лет, будут работать с российскими компаниями и населением. И российские банки от этого факта не рухнут. ЦБ закалялся в борьбе.

Игроки

От тепла руки вафельный стаканчик уже немного размяк. Капля мороженого текла по краю и собиралась упасть, но Геращенко ловко подхватил ее языком.

Он с детства любил мороженое, которое продавалось в магазине у Кремля – ГУМе. Он помнил, что в те редкие дни, когда они с братом оказывались там, они всегда бежали наперегонки занимать очередь за этим мороженым – сливочным в стаканчиках.

Теперь у Кремля он бывал часто: каждую неделю ходил к президенту. От Центрального банка России, который он возглавлял, пешком идти минут пятнадцать, не больше. Маршрут нехитрый: вниз по Неглинной, мимо гостиницы «Метрополь», проходишь через ГУМ, пересекаешь Красную площадь и прямиком заходишь в Спасские ворота. А на обратном пути, после совещаний в Кремле, можно побаловать себя мороженым.

Так было и в этот день – пятницу 30 апреля 1993 года. Только это было не рядовое совещание, а срочный вызов президента на беседу. В Кремле Геращенко был в полдень.

Встреча с Борисом Ельциным стала короткой и неприятной. Президент сидел за боковым столом, где обычно проходили совещания, и катал по столу три простых карандаша. Ответив на короткое приветствие, Геращенко сел напротив и в полной тишине смотрел на белые полные пальцы президента, под которыми гулко хрустели карандаши. Казалось, это занятие полностью поглотило Ельцина. После затянувшейся паузы тот поднял глаза на центробанкира и тихо, как будто равнодушно, задал вопрос:

– Может, тебе уйти, Виктор?

Геращенко, уловив настрой беседы, с теми же равнодушными нотками ответил:

– А чего так? Я что-то не так делаю?

Ельцин молча выложил на столе из карандашей треугольник и только потом, как будто нехотя, ответил:

– Да нет. Претензий нет. Ты в команду не вписываешься, понимаешь?

– Конечно, понимаю, – ответил Геращенко. – Вы в волейбол играли, а я баскетбол люблю. Бывает такое, что у игрока все есть, а в команду он не вписывается.

Ельцин довольно хмыкнул. Геращенко продолжал:

– Так что, если нужно, я уйду.

Ельцин уже не просил, а спокойно приказывал:

– Нужно.

Геращенко посмотрел Ельцину прямо в глаза.

– Кому дела передавать?

– Ну, мы найдем, кому.

– Уж не Федорову ли? – Геращенко успел сильно невзлюбить Федорова за все его нападки и воззвания об отставке главы ЦБ.

Ельцин протянул:

– Не-е-е-ет. Он мужик-то ничего, но с ним никто работать не может. А у тебя есть кто на примете?

– Есть, конечно.

Геращенко был рад такому повороту дела. Значит, снять президент хочет, но пока не надумал, на кого именно менять. Получается, ход пока на стадии обдумывания. Значит, надо предлагать своего кандидата, чтобы сохранить команду и политику. Геращенко продолжил:

– Есть у меня на примете хороший профессионал, он сейчас за границей, правда.

Геращенко имел в виду своего давнего знакомого, коллегу Юрия Пономарева, который был у него в Госбанке СССР начальником валютно-экономического управления. Ельцин согласился Пономарева посмотреть. Пожали друг другу руки, сухо попрощались. Как ни в чем не бывало.

И в ГУМе Геращенко, как обычно, купил мороженое. Продавщица, когда заворачивала стаканчик в салфетку, мило улыбнулась банкиру. Настроение сразу улучшилось, как будто не было этой унылой беседы, хруста карандашей. Геращенко медленно шел и наслаждался мороженым. «Нет, это еще не отставка», – думал он без всяких эмоций. Когда его увольняли с поста председателя Госбанка СССР, ему было жаль себя, свою команду и множество предпринятых усилий, которые оказались пустыми. СССР развалился, многое было сделано зря. А сейчас ему было как будто все равно. Равнодушие к равнодушному разговору.

Геращенко угадал. Его отставка в 1993 году была близка, но так и не состоялась. И хоть палки в колеса ему продолжали совать, но с работы не выгоняли[72].

К тому же Пономарев Ельцину не понравился, другого назначать он не стал. А Геращенко накрепко запомнил, что они с Ельциным – игроки, но в разные виды спорта, и единомышленник Черномырдин, если что, плечо не подставит, пожалеет минутку и махнет рукой. Он понял, что его баскетбольная команда ЦБ попала на другой чемпионат. И как бы хорошо они ни играли в мяч, шансов забить – ноль, потому что на поле нет корзины.

Спустя пару месяцев настроение у Ельцина поменялось: в стране разгорался конституционный кризис. Президент вошел в клинч с Верховным Советом. Ельцину стало не до Геращенко.

«Война войной, а обед по расписанию»

– Какие деньги? Как снять? Кто снять?

Геращенко удивленно сыпал вопросами. Этот звонок застал его врасплох. Он и так уже второй день ощущал себя между двух огней. Ельцин поссорился с Верховным Советом. Президент хотел больше власти, Верховный Совет тоже. Ельцин решил обыграть депутатов и разогнать парламент, начав свою атаку с Указа № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в Российской Федерации». Президент объявил, что впредь Центробанк должен руководствоваться в своей деятельности исключительно его указами и банковским законодательством. Геращенко не понимал, как можно исполнить этот указ, ведь по закону ЦБ подотчетен Верховному Совету, который избирает и отправляет в отставку председателя банка. Все напоминало банальный бытовой развод: папа с мамой поссорились, а ребенок должен выбрать кого-то одного.

Даже в телефонной трубке голос помощника казался ледяным.

– Это уполномоченные из Верховного Совета. Они хотят снять кредитный остаток с принадлежащих им счетов.

Геращенко вздохнул. Почему-то посмотрел в потолок. Привычная ситуация: ссорятся, а потом бегут в Центробанк. Так было, когда развалился Союз, то же происходит и сейчас. Он думал: «Как надоели эти бесконечные заварухи». И равнодушным голосом произнес:

– Понятно. И сколько у них на счетах?

– Шестьсот миллионов рублей.

– Когда эти деньги пришли?

– Вчера.

– Ладно. Сейчас решим вопрос.

Геращенко положил трубку и продолжил рассматривать барельеф вокруг люстры на потолке. Он прекрасно помнил, как долго ему икалось после подписания в 1991 году телеграммы о перечислении российских денег в союзный бюджет. Его еще долго называли путчистом, хотя он считал, что просто делал то, что должен был делать.

Геращенко поднял трубку, попросил секретаря Инну соединить с помощником. На том конце он услышал встревоженный голос:

– Да, Виктор Владимирович!

Геращенко спокойно сказал:

– Война войной, а обед по расписанию.

Помощник в замешательстве помолчал, потом выдавил:

– Не понял.

Геращенко взъерепенился:

– Что тут непонятного? Перечисляй деньги на счета Верховного Совета.

На другом конце провода молчали. Геращенко продолжил:

– Понял?

После заминки помощник выпалил:

– Понял!

Геращенко как в воду глядел. Очень скоро ему припомнили эту транзакцию. Практически сразу. Ельцин одержал политическую победу над Верховным Советом в октябре 1993 года, расстреляв Белый дом, где находились депутаты. А Геращенко сразу записали в оппозиционеры. Дескать, именно он поддерживал мятежников[73]. Ельцин хоть и не стал возобновлять процедуру отставки, но зарубочку в памяти оставил о таком проявлении самостоятельности. Президенту это не нравилось.

Жизнь научила Геращенко легко относиться к сложным моментам. Этот был лишь одним из многих в бесконечной череде.

Черт-те что

Уже по глазам секретарши Геращенко понял: что-то не так. Не обращая внимания на первого заместителя председателя правительства Олега Сосковца, она