пресекать? Этого, по понятным причинам, спрашивать я не стал. В конце концов, я не армейский инспектор, и бригада — лишь прикрытие для моей миссии. Пусть хоть перебьют друг друга, если им так нравится, лишь бы меня это не касалось.

— Мне очень жаль, что знакомство наше состоялось при таких печальных обстоятельствах, — заметил между тем полковник. — Тем не менее я уверен, что мы обретем в вашем лице доброго товарища. Вы где служили?

— Лейб-гвардии Первый стрелковый Его Величества батальон.

Место службы мне подобрали такое, чтобы оно не пересекалось ни с одним из русских офицеров, которые к тому моменту были в Персии. Никому не нужно было знать, что на самом деле я не офицер, а штатский.

Полковник поднял брови.

— Однако! Из лейб-гвардии перевестись в Персию? Это надо было постараться, господин ротмистр.

— Личные обстоятельства — сказал я сухо.

Обстоятельства действительно должны были быть не только личные, но и очень серьезные. Из лейб-гвардии офицера угнали к черту на рога — что же он натворить-то мог, люди добрые? — явственно читалось в глазах полковника.

— Ну что ж, в молодости мы все делали ошибки… — Караваев поглядывал понимающе, и это, признаюсь, несколько раздражало меня. Мой официальный курри́кулюм ви́тэ[5] был безупречен, и подловить меня на фактах было невозможно. Тем не менее проверка всегда неприятна — даже для самого выдержанного человека.

— А денщик ваш — китаец?

— Из эмигрантов. Зовут Ганцзалин, или для простоты — Газолин.

— Русским владеет хорошо?

— Изрядно, господин полковник. Романов писать, конечно, не станет, но объясниться может вполне сносно.

Караваев помолчал, видимо, о чем-то размышляя. Потом поморщился, словно уксусу в рот взял. Заговорил медленно, раздумчиво.

— Вы справедливо обратили внимание на некоторые здешние злоупотребления… Однако стоит иметь в виду, что это Восток и тут свои традиции.

— В чем же суть эти традиций? — полюбопытствовал я.

— Суть этих традиций, — по-прежнему раздумчиво продолжал Кузьмин, — состоит в обмане, взяточничестве и беспробудном воровстве.

Я позволил себе слегка улыбнуться.

— Не слишком оригинально. Дело, знакомое еще по России.

Полковник покачал головой.

— Нет-нет, это иное. Видите ли, Россия в какой-то степени европейская страна — во всяком случае, в западной ее части. У нас хотя бы понаслышке знают о законе, порядке и прочих цивилизованных фантазиях. Здесь же ни о чем таком даже и не думают. Здесь беззаконие возведено в степень. Даже я, русский подданный, командующий бригадой, должен давать взятки военному министру и самому шахиншаху. Конечно, вслух это называется подарками, но сути это не меняет.

— Значит ли это, что и мне придется следовать местным традициям? — осведомился я.

— Ну, это уж как вам будет угодно, — суховато отвечал полковник. — Кстати, как так вышло, что денщик ваш отравился на территории казармы? Откуда тут яд? Очевидно, придется провести расследование.

Я посмотрел на него и понял, что расследование ничего хорошего мне не сулит.

— Не нужно расследования, господин полковник. Это просто несчастный случай.

— Ну, не нужно, так не нужно, — неожиданно легко согласился Караваев, как бы подавая мне пример неформального отношения к делу. — Вы уже нашли себе жилье?

— Пока нет, — признался я.

— Господа офицеры живут в домах напротив казарм. Вы можете заселиться в квартиру вашего предшественника.

Я покачал головой.

— Думаю приглядеть себе жилье прямо в городе.

— Дело ваше. Если хотите, я распоряжусь, урядник подыщет вам квартиру или дом…

— Не стоит беспокойства, — заметил я, — я и сам справлюсь.

— Сами справитесь, — повторил он задумчиво. — Значит, вы говорите по-персидски?

— О, нет, — сказал я и прикусил язык, браня себя за болтливость.

— Тогда тюркский, — продолжал полковник, не глядя на меня. — Вы либо служили в Туркестане, либо участвовали в турецкой кампании, либо…

И он посмотрел на меня с легкой улыбкой. Черт бы тебя побрал с твоей проницательностью! Похоже, с этим полковником нужно держать ухо востро.

— У меня способности к языкам, — проговорил я, не подтверждая ни одну из теорий Караваева.

На счастье, тут возник урядник и заявил, что Ганцзалин вполне пришел в себя. Более того, он порывается встать и присоединиться к хозяину.

— Не нужно, он еще слишком слаб, — отвечал я и обратился к полковнику. — Если можно, пусть полежит пока у вас в лазарете.

— У нас в лазарете, у нас, — уточнил Караваев, улыбаясь. — Теперь наша бригада такой же ваш дом, как и мой.

Я только молча наклонил голову.

— Ну, не смею вас больше задерживать — продолжал полковник, снова делаясь серьезным. — Завтра вам следует прибыть к построению: мы вас познакомим с бригадой и покажем ваш полк.

Я попрощался с полковником и попросил Калмыкова отвести меня к пострадавшему. Урядник проводил меня в лазарет, откозырял и ушел, мы остались с Ганцзалином вдвоем. Мой верный помощник лежал на кровати и смотрелся все еще неважно. Его желтая кожа несколько поблекла и потеряла свой привычный оттенок.

Глядя на него, я вспомнил, что Ганцзалин мой — большой модник и сердцеед, а поскольку на его родине белая кожа — прерогатива богатых людей, он не очень-то любил загорать.

По этой причине помощник мой, сколько мог, сопротивлялся нашей поездке в Персию — вот уж где от загара трудно скрыться. Я, правда, утешал его, говоря, что с его кожей можно хоть всю жизнь просидеть в подземелье — белее она не станет. Теперь выяснилось, что побелеть может даже Ганцзалин.

О возмутительной небрежности, едва не стоившей ему жизни, я решил пока не вспоминать, пусть прежде немного придет в себя. Сказал только, что спасло его пристрастие шахиншаха к фотографии и введенная им мода на фотографирование. Просто перст судьбы, что фотографический закрепитель является одновременно противоядием к цианиду.

— Понравился полковник? — спросил он.

Я пожал плечами.

— Он был настолько любезен, что позволил тебе полежать здесь до завтра.

— А вы, хозяин? — забеспокоился Ганцзалин.

— Ну, уж как-нибудь продержусь, я не дитя малое, — успокоил я его.

Ганцзалин некоторое время молчал, потом сказал сурово:

— С полковником надо осторожно.

— Почему? — полюбопытствовал я.

— Полковник — лисий хвост, — и добавил. — Глядит лисой, а пахнет волком.

Надо сказать, что Ганцзалин ярких образов не стесняется. Я бы не удивился, если бы он назвал лисьим хвостом русского императора или британскую королеву. Воспитывать его, конечно, уже бесполезно, да я и не пытаюсь.

— Значит, лисий хвост? — переспросил я. — А что навело тебя на столь экстравагантную мысль?

— Я говорил с поваром.

Я пожал плечами — повар этот по-русски двух слов связать не может, мало ли, что он там рассказывает о начальстве.

— Очень хитрый лисий хвост, — упрямо повторил Ганцзалин.

Я подумал, что наши мнения о