– Нет. У меня глаз наметан. Вы не иначе как профессорша. Я по всему замечаю. Вы, наверное, все книги прочитали, какие только на свете есть.

– Ну, всех не только не прочитать, а не пересчитать. Но кое-что читала. И ребятишек когда-то обучала…

– Нигде не работаете?

– Ошибаетесь. Работаю. В ПВО нашего жакта*.

– Это не то. Вечера у вас свободные?

– Пока – да.

Сысоев почесал подбородок, что делал в минуты напряженного размышления. Анна Георгиевна выжидательно посмотрела на него.

– Был у нас разговор среди машинистов: вот кончится война, пойдем в заграничное плавание, хорошо бы к тому времени подучиться. Старший механик у нас человек сильно занятый, ему с нами некогда возиться.

– Так вы хотите язык изучать?

– Почему язык? – удивился машинист.

– Вы же сказали о заграничном плавании.

– А вы, случаем, не знаете ли язык?

– Знаю.

– Ох, мамаша! Да вы же клад! – обрадовался Сысоев.

– Но я только английский язык знаю.

– Английский? Ол райт![2]Да чего же лучше? Вот бы вы согласились нам уроки давать! Да вам тогда незачем и на рынок ходить. Кормили бы вас и поили…

– Пожалуйста. Я не знала, что сейчас кто-нибудь об учении думает.

– Очень даже думаем, только работы много. А по вечерам мы можем…

За чаем они оживленно обсудили так неожиданно родившуюся идею. Сысоев обещал сегодня же договориться со старшим механиком, а на следующей неделе уже начать занятия. Кружок будет маленький, но это, по мнению Анны Георгиевны, даже лучше – обучение пойдет успешнее.

Распрощались они, как старые знакомые; Сысоев взял под мышку узел и, весело насвистывая, отправился на судно.

Иван Васильевич работал в своем кабинете, когда в дверь постучали.

– Войдите.

Вошел Бураков. Он молча подошел к столу и сел на указанное майором кресло.

– Ну, докладывайте.

– Все сделано как нельзя удачней, товарищ майор. Крендель оказался на рынке, как вы и предполагали. Там же случайно я встретил Алексеева и познакомил их.

– Так. А чего вы хмуритесь?

– Кошки на сердце скребут, Иван Васильевич. Отправили мы хорошего парня в болото…

– Боитесь, что засосет?

– Нет, не засосет, но в грязи может перемазаться.

Иван Васильевич встал, несколько раз молча прошелся по кабинету. Затем снова сел за стол и сказал:

– Я думал об этом. Если бы не обстоятельства, если бы не крайняя необходимость, то, конечно, не стоило бы подвергать его такому испытанию. С другой стороны, лучше, если он пройдет через это болото под нашим наблюдением. Ничего, ничего! Алексеев – мальчишка волевой. У него цель в жизни есть, и он сознательно к делу относится.

– Я понимаю, Иван Васильевич, но все-таки неприятно.

– Н-да… Скажите мне, Бураков, если бы у вас был сын в таком возрасте, отправили бы вы его туда?

– Своего сына?

– Да. При этих обстоятельствах.

Бураков внимательно посмотрел на начальника и твердо сказал:

– Отправил бы… Но я бы ему сначала объяснил и следил бы.

– Следовательно, и сейчас вы должны поступать так, как поступили бы с сыном. Но думаю, что тревога наша напрасна. Я давно присматриваюсь к нему. Парень надежный.

* * *

По набережной Фонтанки привел Шурка Крендель своего спасителя к Чернышёву мосту*. Здесь стоял небольшой старинный дом.

Во двор дома свернул шедший впереди сгорбленный старичок с портфелем.

– Притопали! Ты подожди маленько внизу и подымайся по этой лестнице на третий этаж, – сказал вор.

– А чего ждать? – спросил Миша.

– Дома никого нет, а ключ у меня спрятан.

Перешагнув через лужу у двери, Крендель скрылся в подъезде. Скоро наверху раздался сильный стук, затем звонки. Миша подождал с минуту и начал неторопливо подниматься по лестнице. Стук и звонки повторились. «В чем дело? – подумал он. – И звонит, и стучит, а толку нет».

На площадке третьего этажа было четыре двери. Против правой двери стоял старичок, против левой, расположенной в глубине, – Шурка.

– Ну что?

– Да не открывают. Стучу, стучу, – сказал вор, подмигнув, и выругался.

Миша сразу догадался, что он выжидает, пока уйдет сосед.

Секунд через десять Крендель снова забарабанил в дверь.

Как назло, старику тоже не открывали. Каждый раз после Шуркиного стука он спокойно дергал за рукоятку звонка, поднимая за дверью сильный трезвон.

– Уснули они, что ли? – удивлялся старик, то поднимая, то опуская на пол пузатый портфель.

«А что, если у старика ключ тоже спрятан где-нибудь за обшивкой двери и он ждет, когда Шурке откроют? – подумал Миша. – Так они до ночи простоят».

Крендель снова зло выругался.

– Ай, Шурка! Кого же вы так ругаете? – спросил старик. – Ведь у вас в доме только сестра или мать…

– Вот их и ругаю.

– Это нехорошо. Надо сдерживаться.

– Не учи ученого! – с раздражением сказал вор.

Старик, видимо, знал нрав и воспитание своего соседа и поэтому замолчал.

Снова и снова принимались они стучать и звонить, но двери по-прежнему не открывались.

Сначала Мишу забавляла эта история и он ждал, чем она кончится, но наконец ему надоело, и он потянул за рукав Кренделя.

– Идем. Я что-то скажу.

Они спустились вниз.

– Вы в одно время со стариком по лестнице поднимались? – спросил Миша.

– Ага. Я догнал его.

– Так я и думал. А теперь я подожду опять внизу, а ты иди открывай. Иди, иди, старику уже открыли.

Через минуту Миша вновь поднялся на третий этаж. У открытой двери его поджидал Крендель.

– Слушай! А как ты узнал, что ему открыли? – спросил он, едва Миша показался на лестнице.

– Химический анализ и алгебра.

– Ты по-русски скажи.

– Он ждал, когда ты уйдешь, – пояснил мальчик.

Квартира, в которой жил Крендель с матерью и сестрой, была небольшая, удобная, но темная. Окна выходили в темный двор, и даже днем нужно было зажигать свет. Крендель вышел из комнаты. Миша огляделся. Длинная комната была завешана и заставлена всевозможными вещами. В углу стояли три швейные машины, пианино, несколько патефонов, много ненужной мебели. На стенах висели гобелены, ковры, картины. И все это уплотнено до предела, как на складе. Только у входа, около печки, было оставлено немного свободного места.