– Давай долг, – сказал атаман Пашке, пощелкивая пальцами.

Ремесленник вытащил из кармана толстую пачку денег и дрожащими руками начал отсчитывать свой долг.

– Сколько у тебя тут?

– Сколько ни есть, все мои, – хмуро ответил Пашка, протягивая деньги атаману.

Первым раздавал карты Ваня Ляпа.

– Кто играет? Тося, тебе дать карту? – спросил он.

– Давай. Я для почина, на Шуркино счастье.

– А тебе? – спросил он Мишу.

– Немного поиграю.

Миша прекрасно знал, что азарт опасен, но ни одной секунды не думал, что может быть захвачен им. Во-первых, он не любил картежной игры, а во-вторых, он здесь по важному делу. Принять участие в игре он решил для того, чтобы не вызвать подозрений. «Проиграю рублей тридцать – пятьдесят – это полезно для знакомства», – подумал он.

Все играющие держали себя спокойно, кроме Пашки. Ремесленник начал волноваться еще до игры, а сейчас на него было неприятно смотреть. Закусив губы, с лихорадочно горевшими глазами, бледный, дрожащими пальцами брал он карты. Выиграв, краснел и криво улыбался. Проиграв, бледнел и начинал пересчитывать деньги.

Наблюдая за играющими, Миша начал замечать, что длинноногий вор, по кличке Перец, мало интересовался своей игрой. Он переживал больше за других, мучительно завидуя тем, кто выигрывал, а так как каждый раз кто-нибудь обязательно выигрывал, то Перец страдал от зависти беспрерывно.

Игра разгоралась. Ставки делались все крупнее. Пришла опять очередь Пашки.

– Ну как? – спросил атаман.

– А сколько там?

– Сотня.

– Давай на все!

Брюнет широким жестом начал выбрасывать карты.

Миша почувствовал вдруг, как его охватило волнение. Ему захотелось, чтобы выиграл этот жалкий, больной от азарта, белокурый парнишка-ремесленник.

– Сейчас я задумал насчет тебя, – сказал Брюнет, обращаясь к Мише. – Если я выиграю, то, значит, так, а если проиграю, то наоборот.

– А что значит «так»? – спросил Перец, кусая ногти.

– Не твое дело.

Брюнет открыл карты. Пашка показал свои. Миша облегченно вздохнул.

– Что-то мне не везет, – сказал атаман, передавая карты Мише, но тот передвинул колоду дальше.

– Я так крупно не играю, – сказал он.

Пашка поставил выигранные у атамана сто рублей и раздал карты. Когда он закончил первый круг, в игре оказалось восемьсот рублей.

– Вот везет! – сказал с завистью Перец.

Пашка перетасовал карты, раздал и уже ничего не соображал от волнения. Ему продолжало везти. Во втором круге только Чинарик выиграла пятьдесят рублей. И когда Пашка закончил весь круг, на столе было больше двух тысяч рублей. Он, не считая, совал их в карман. Теперь на него было противно и страшно смотреть. Казалось, что еще немного – и он сойдет с ума.

Игра началась еще крупнее и азартнее. Посторонние разговоры прекратились. Мише стало душно в этой гнилой атмосфере. Хотелось на воздух, на широкий простор Невы. Но он усилием воли подавил в себе желание уйти и снова начал наблюдать, прислушиваясь к замечаниям воров. Он понял, что для Пашки деньги потеряли всякую ценность. С легким сердцем вытаскивал тот из кармана крупные бумажки, считая их на штуки. И, словно в отместку за это, счастье ему изменило. Когда снова дошла до него очередь раздавать карты, в кармане нашлось только полтораста рублей. Пашка бросил их на стол и добавил к ним еще двести, отложенные зачем-то в боковой карман. И на этот раз он опять проиграл. Больше денег не было. Пашка нагнулся к Кренделю и шепнул:

– Шура, одолжи.

– Уже продулся? – удивился тот и отсчитал ему пятьсот рублей.

Эти деньги Пашка проиграл за десять минут и снова попросил Кренделя, но тот отказал.

– Ты опять зарываешься, – тихо сказал он.

– Пашка, у тебя денег нет? – спросил атаман, видя, что тот шепчется с соседом. – Возьми у меня.

Пока атаман отсчитывал деньги, Миша решил, что нужно уходить. Еще немного – и воры, что называется, «разденут» этого простака. Невыносимо было сидеть в этой накуренной комнате, среди подвыпившей компании воров. Противно смотреть на искаженные азартом лица. Мишу начало мутить от отвращения.

Было уже около десяти часов, и он сделал вид, что спохватился.

– Пора, – сказал он, поднимаясь. – Надо уходить.

– Куда уходить? Сиди.

– Здесь ночевать я не собираюсь.

– Оставайся. Место найдем.

– Нет.

– Сыграл бы, а если у тебя денег нет, я дам, – предложил Брюнет.

– Нет. Я пойду.

Больше уговаривать не стали, и Миша, наспех попрощавшись, вышел в прихожую.

– Мишка, а где тебя искать? – спросил Крендель, выходя за ним, чтобы закрыть дверь.

– Давай сговоримся.

– На рынке я каждый день бываю.

– Ну, там и встретимся.

– А в случае чего, приходи вечером сюда. Мы каждый день собираемся.

В темноте, держась за холодные перила, спустился Миша с лестницы. Выйдя во двор, ступил в лужу и промочил ноги. «Растяпа! Шел сюда, видел эту лужу и вдруг забыл, – подумал он. – Разнервничался… Разведчик называется!»

Выйдя на улицу, Миша глубоко и облегченно вздохнул…

Миша сделал несколько шагов и остановился. Где-то перед собой он услышал приглушенные рыдания.

Глаза еще не привыкли к темноте, и мальчик сразу не мог разобраться, откуда исходит этот плач. Присмотревшись, он наконец заметил у водосточной трубы фигурку какого-то подростка. Закрыв лицо руками, прислонившись к стене, подросток горько всхлипывал.

Миша растерялся. Сам он почти никогда не плакал и по-разному относился к слезам. Когда приходилось встречаться с плачем капризной девочки, у него являлось желание хорошенько поколотить ее. Когда кто-нибудь плакал от физической боли – от ушиба, пореза, – Миша сочувствовал. Были слезы, которые вызывали жалость и желание утешить, помочь. Два раза в своей жизни мальчик видел слезы, которые, как клещи, сжимали сердце. Так плакала дважды мать… И теперь Миша не знал, как поступить.

Рыдания подростка то затихали, то вновь нарастали.

– О чем ты плачешь? – спросил Миша, подходя ближе.

Рыдания прекратились.

– Что у тебя случилось? – снова спросил Миша, трогая фигурку за плечо.

Та резко повернулась к нему и гневно отстранила его руку. Это была худенькая девочка.

– Не тронь! – крикнула она и снова отвернулась.

Не зная, что делать, Миша растерянно оглянулся. На улице темно и пусто. Не слышно ни одного прохожего. «Вот дурацкое положение, – подумал он, – уйти, что ли? Какое мне дело до нее?»